Там начиналась народная революция. А в наших газетах скупо и зло писали о "венгерских событиях" или "попытках контрреволюционного переворота". Мы тогда едва понимали, насколько все это связано с судьбой нашей страны и с нашими жизнями. Сталинцы оказались более догадливыми. Они пугали Хрущева и Политбюро, называя московских писателей "кружком Пётефи"; в доказательство приводили, в частности, обсуждение романа Дудинцева и речь Паустовского, запись которой многократно перепечатывали и распространяли первые самиздатчики. Позднее ее стали забирать при обысках как "антисоветский документ".

В июле 1956 года в Познани забастовки и рабочие демонстрации были подавлены. Но уже в октябре массовые забастовки в Варшаве и по всей Польше привели к власти недавнего арестанта Гомулку. И это произошло вопреки грубым вмешательствам и угрозам советского правительства.

Маршал Рокоссовский - московский поляк, которого в 1945 году Сталин назначил военным министром в Варшаве, должен был уйти в отставку.

В Венгрии, по требованию демонстрантов и забастовщиков, главой правительства стал оппозиционер Имре Надь.

Все это представлялось мне отдельными течениями единого потока общего движения к настоящему демократическому социализму. И я хотел верить, что и мы в конце концов придем к тому же.

Почему же мне тогда ни разу не пришло в голову желание призвать к демонстрациям и забастовкам у нас или хоть как-то публично поддержать польских и венгерских товарищей?

В ноябре 1956 года, уже реабилитированный, я пришел к декану филологического факультета МГУ профессору Самарину. На фронт я уходил как преподаватель ИФЛИ. Во время войны ИФЛИ слился с МГУ. По закону мне должны были там предоставить работу. Самарина я знал еще по Харькову, одно время в 1928 году мы даже считались друзьями. Он принял меня сладчайше-любезно, потом выложил список своих сотрудников.

- Чтобы предоставить работу вам, я должен уволить одного из них. Предоставляю вам выбор - кого именно?.. Понимаю вас, понимаю. Ну что ж, твердо обещаю: как только освободится первая вакансия здесь или в Институте мировой литературы, где я имею честь быть заместителем директора, вы будете первым кандидатом *.

* Разумеется, никаких вакансий для меня там, где начальником был Самарин, впоследствии не оказалось.

Тогда же зашел разговор о Венгрии. И я говорил то, что думал: "Там сражаются за настоящий социализм". Он возражал отнюдь не резко, но однозначно: "Не могу с вами согласиться. Насколько мне известно, там верховодят наши враги, непримиримые враги России".

* * *

Р. В те годы возникали новые издания - журналы "Юность", "Иностранная литература", "Москва", "Нева", "Вопросы литературы", сборники и альманахи "Литературная Москва", "День поэзии", "Мастерство перевода", "Тарусские страницы".

В 1955 году М. Алигер, В. Каверин, К. Паустовский, Э. Казакевич, В. Тендряков, В. Рудный образовали редколлегию сборников "Литературная Москва". Замысел возникал в домашних беседах, на дорожках Переделкина. И вся работа издателей проходила в разговорах дома, в квартирах, на дачах.

В сентябре 55-го года Эммануил Казакевич жил в Доме творчества в Коктебеле и часто получал бандероли с рукописями. Тогда я впервые услышала стихи Цветаевой о Чехии - он прочитал их за обеденным столом, вынув листки из только что полученного пакета.

Не было никаких официальных объявлений, однако московские литераторы вскоре узнали, что готовится необыкновенное издание. Никто из членов редколлегии не получал зарплаты. Единственным штатным работником была Зоя Александровна Никитина, бывшая "серапионовка".

Первый выпуск "Литературной Москвы" вышел в декабре 1955 года, второй - в декабре 1956 года, а третий был запрещен цензурой, хотя в нем - так же, как в первых двух выпусках - в романах, рассказах, стихах, статьях нельзя было обнаружить и тени сомнений в основах советского общества.

Но вскоре после выхода второго сборника в газетах появились разгромные статьи.

Критики ругали стихи Марины Цветаевой и вступительную статью Ильи Эренбурга, рассказ Александра Яшина "Рычаги", статью Александра Крона "Заметки писателя" против идеологической цензуры. Ругали так же яростно, как и роман Дудинцева.

Но время все же становилось иным. Проработчикам возражали. Не все "проработанные" спешили каяться.

Возник новый молодой театр "Современник". В Театре сатиры поставили комедию Назыма Хикмета "А был ли Иван Иванович?" о простом рабочем парне, который становится карьеристом, бездушным чиновником. После третьего спектакля он был запрещен.

Сопротивление литераторов партийной критике встревожило власти. В мае 1957 года на правительственной даче состоялась встреча Хрущева и членов Политбюро с писателями, художниками, артистами.

Под шатрами были накрыты столы, началась беседа.

Маргарита Алигер тихим голосом благодарила партийное руководство за разоблачение культа личности Сталина, но сказала: "Надо восстановить социалистическую законность и в нашей литературе".

Ее прервал Хрущев, он стал, багровея, орать, что он предпочитает беспартийного Соболева таким коммунистам, как Алигер.

В 1954 году московское собрание писателей аплодировало Алигер. Когда она повторила то же самое в 1957 году, то вызвала ярость главы правительства.

Хрущеву пыталась возражать Мариэтта Шагинян, но ей и говорить не дали. Обиженная, она ушла из-за стола и с дачи.

Л. Сентябрь 1957 года. Мы в Коктебеле. В Доме творчества жила Маргарита Алигер. Туда приехал физик, академик Игорь Евгеньевич Тамм, будущий нобелевский лауреат. Он подошел к Маргарите на набережной, церемонно представился, поцеловал ей руку: "Мы гордимся вами, Маргарита Иосифовна, вы выражаете мысли и чувства русской интеллигенции".

Она была польщена, и смущена, и испугана. Ведь она-то подчинялась решениям партии.

В московской и ленинградской писательских организациях на всех выборах неизменно проваливали бывших руководителей Грибачева, Софронова, Первенцева и других, которые к тому времени из верных сталинцев уже стали верными хрущевцами *.

* Потом они же становились не менее верными "брежневцами", "андроповцами" и т. д. Верность властям предержащим - главное в их существовании. Идеи, программы, лозунги меняются, но "верность" неизменна.

Тогда и еще довольно долго после этого мы рассчитывали, что с помощью избирательных бюллетеней можно изменить нашу литературную жизнь. Выбирая новых, хороших людей в правление, в президиумы Союза писателей, мы верили, что они обновят издательства, редакции, оттеснят бюрократическую цензуру.

Мы были совершенно искренни, когда отвергали обвинения в ревизионизме. Ведь мы не хотели ничего РЕВИЗОВАТЬ, а, напротив, отстаивали дух и букву законов и уставов, которые давно существовали. Мы думали, что нам нужно только сломить сопротивление арьергардов сталинщины. Однако в действительности мы противостояли советской системе, сами того не сознавая.

В 30-е годы секретарь Союза писателей Ставский послал в ЦК жалобу-донос: мол, литераторы идеологически неустойчивы, не посещают кружков политучебы, допускают ошибочные высказывания и пр. Сталин наложил резолюцию: "Передайте товарищу Ставскому, что ЦК других писателей ему предоставить не может. Пусть работает с такими, какие есть". В то время, когда была начертана эта "либеральная" шутка, шли массовые аресты, десятки тысяч людей уже расстреливали, пытали, посылали в лагеря. До 1953 года более шестисот писателей были арестованы, многие погибли.

Хрущевский ЦК применял в борьбе против непокорной или только подозрительной интеллигенции иные, бескровные средства подавления. В мае-июне 57-го года были учреждены республиканские союзы писателей, художников, композиторов Российской Федерации. Мотивировалось это просто: существуют же украинские, грузинские и другие союзы, почему же российские творческие работники должны быть в худшем положении? А понадобилось это для того, чтобы составить в ЦК оргкомитеты новых союзов именно из тех "верных", кого уже три года проваливали на выборах и в Москве, и в Ленинграде. Вологодские, костромские, иркутские литераторы должны были подмять москвичей. Руководителями республиканских союзов становились лишь те, кого хотел ЦК. И они уже реально распоряжались журналами и издательствами.