– Не повернулась душа, сын, – укорачивая шаги, отозвался Анисим, – не усидит дед.

– Не усидит, – согласился Гриша.

Плотный, стрельчатый, с темной насупленной кроной лес обступал со всех сторон. Стояла холодная сумеречная темь, будто в погреб входили, пахло грибной прелью и сладким настоем трав. На замшелых старых пнях висели рясные ветки брусники. Гриша половчее поправил на плече одностволку, чтобы не била прикладом по пяткам. Под лямку подсунул выношенную шапчонку, обнажив в испарине светло-русую кудрявую голову. Отец шел впереди, отбеливая со спины холщовым мешком. Дорога втягивалась в гору, и лес светлел, а когда тропа повернула и пошла косогором, идти стало еще труднее. Котомка тянула на один бок. Гриша ружье снял с плеча и понес его наперевес.

Анисим остановился перевести дыхание.

– В атаку идешь, – подбодрил сына. – Дай понесу, – протянул руку.

– Я сам.

– Ну, ну… – отпустил Анисим ствол.

Косогор выровнялся, забирая в подъем. Лес был чист, под ногой с хрустом садился прихваченный крепким заморозком мох, щетинилась прошлогодняя ломкая хвоя, и все кругом сверкало в спокойном ожидании.

Чем выше взбиралась тропа, тем больше выпрямлялись и ярче высвечивали проникающие сквозь крону лучи солнца. На буграх кипела вишневым соком брусника.

В низинах, словно выплеснули чернила, искрилась голубика. Легкой синевой дымил подсад ельника. Ковали распадок дятлы, высвистывали рябчики, выпархивали из-под ног кедровки и неистово орали на деревьях.

Легко и глубоко дышалось настоянным на почках и снегах воздухом.

Мелькнул на дереве зверек, и Гриша замер, потом бросился к дереву – обошел, разглядывая, но, кроме кусочка светлого неба в просвете темных крон кедров, ничего не увидел. Хватился – отца не видно. В какую сторону идти? Услышал легкий треск сучьев – кинулся по следу догонять. Мох был глубок и мягок, нога проваливалась по самое колено. Не только бежать, идти тяжело. Делаешь шаг широкий, а получается меньше воробьиного. Наконец Гриша увидел отца.

Анисим шуровал палкой в дупле.

– Ты чего, папань, нашел? – подбегая, спросил Гриша.

– Показалось, кто-то выглянул из дупла, а кто – не скажу.

Дупло было небольшое, едва пролезал кулак на месте выломленного сучка в сухом, со сломанной макушкой кедре. И дупло от земли было с метр, не больше. Анисим потянул носом воздух возле дупла.

– Живым духом пахнет.

– Соболь? Вот бы мамке на воротник.

– На портянки к празднику, – определил Анисим. – Снег покажет, кто в тереме живет, скорее всего белка, – сделал он вывод.

– Давай заметим место, на обратном пути посмотрим, – предложил Гриша.

– Правильно мыслишь, сын. – Анисим достал из-за опояски топор, сделал затески. – Примечай, сломанная макушка – раз, если стоять лицом к солнцу, справа прижим – горы – два, – показал Анисим на двурогую скалу.

И они пошли дальше по чернотропью. Пока поднимались на вторую террасу горы, выкачали пота не один ушат.

– Здесь теплее, – заметил Гриша.

– Ближе к солнцу, – так и должно быть, по кустарникам видно. Не успели заморозки сжечь.

Редкие среди кедрачей березки еще кудрявились буро-зеленой листвой. Анисим остановился, привалившись горбовиком к стволу дерева. Так было легче и удобнее стоять – отдыхали ноги. Дальше еще круче дыбился подъем, гора была почти отвесной.

– Штурмовать будем или обойдем? – спросил Анисим, разглядывая перед собой обнаженные корневища, оплетающие склон. Они сползали сверху вниз.

– Как только держатся на такой круче деревья? – удивился Гриша. Он посмотрел в распадок, из которого только что вышли. Распадок дышал сизой студенистой изморозью. А над головой стыли в жутковато величественной неподвижности отроги Хамар-Дабана.

– Рукой можно дотянуться, – сказал Гриша.

– Ноги протянешь, а до макушки не достанешь, только кажется – близко. А вот затески, – показал Анисим, – значит, на верном пути…

Придерживаясь за корни и ветки деревьев, отец и сын полезли на второй уступ горы. Прежде чем поставить ногу или подтянуться за ветку, вначале им надо было осмотреться, убедиться, выдержит ли их камень, ветка, тогда и подтягиваться. Если по нечаянности скользнет нога, лучше припасть к земле, а если под ногой осыпь пошла, следует руками держаться за корневища.

Анисим, скосив глаза, следил, как ловко и сноровисто продвигается Гриша. Поднялись на выступ – упали в мох, отдышались. Осмотрелись. Лес на уступе казался еще ядренее. К могучим кедрам вплелись не менее могучие лиственницы, они и разрядили глухую крону, высветили на земле и ягодники, и мхи, и пеньки, и валежины замшелые, и дремучие заросли отяжелевшей синей жимолости. Гриша сорвал продолговатую синюю тяжелую ягоду с голубым налетом, положил в рот и скривился – горькая, горько-сладкая.

– Попробуй, папань, не такая, как у нас на Сплавной.

Анисим сдоил с куста горсть и кинул в рот.

– Терпкая! – И стал листом бадана стирать с ладони ярко-кровяной подтек сока от раздавленной ягоды. Прислушался. То ли в голове шумело, то ли вода.

– Ты ничего не слышишь, сын? – спросил Анисим. – Где-то булькает, а не разберу где.

– Пошли поищем, – с готовностью отозвался Гриша.

Набитая зверем тропа, петляя между деревьями, привела к говорливому и холодному до ломоты в руках ручью. Гриша жадно припал к воде.

– Ну и как? – снимая котомку и тоже пристраиваясь к ручью, спросил Анисим.

– Колет, – продыхнул Гриша. – Если бы не бурхатил, и не догадаешься, что бьет вода.

– Не заклинит горло-то у тебя? – забеспокоился Анисим.

– Не-е, – отдышался Гриша. – У меня горло луженое.

Анисим вспомнил: на лесосеке они «остывали» в ледяных ручьях, и никакая хворь не брала.

– А не бросить ли нам, сын, здесь якорь? Место – залюбуешься. И огляд хороший. И кедрач какой стоит, и вода вот. Чем не место? – вертел головой Анисим.

– Неплохое место, – согласился Гриша по-взрослому. – Поискать, так и не хуже можно встретить…

– Тут и зверь был, свежий след вот, – Анисим ощупал оттиск копыта, – горячий еще…

– Ну-у, – удивился Гриша. – А ружье не заряженное. А если бы застали зверя?

– Куда бы мы с мясом? Давай ружье, – протянул Анисим руку.

– Ты только, папань, смотри в оба. Ладно?!.

Анисим с Гришей обошли плотный, словно городьба, мелкий лиственничек, обогнули каменный выступ горы и вошли в ровный, как свечки, сосняк. Мох был до того светел и глубок, что тут же хотелось упасть в него лицом и лежать, раскинув руки. Но Анисим шел ровным, неспешным шагом, и Гриша поспевал за ним, не оглядываясь.

Тропа постепенно стиралась и теперь лишь угадывалась по приметам не столь очевидным. Чем ближе подбирались к перевалу, тем заметнее редел и срезался уступами лес. Все чаще попадались куреня разлапистого зеленого с голубым отливом стланика, а на самом хребте горы стланики лежали навзничь, обсыпанные мелкой смоляной шишкой.

– Ничего себе забрались! – восхитился Гриша.

– А как насчет перекусить? – Анисим обернулся и замер. Перед ними далеко внизу ослепительной голубизной сверкал Байкал. А до самой кромки воды черненым серебром стелилась тайга. – Вот где обиталище души человеческой, – засмотревшись, выдохнул Анисим. – Вот оно сотворение Господне…

– А учитель физкультуры нам говорил, что Бога нет, – с настойчивой робостью возразил Гриша. Он вспомнил, как учитель жег иконы и приговаривал: «Смотрите, и ничего мне за это. Был бы бог – наказал»…

– Бог и покарал твоего учителя – отнял у него разум, – возразил Анисим. – Вот и ходит он по домам, ищет душу свою.

Гриша верил отцу, его слова западали в сердце. Они стояли и молчали, и было так хорошо. А когда Гриша поднял глаза, на выступе скалы замер рогач.

– Папань, – прошептал Гриша, показывая на зверя.

Изюбр, подобрав ноги, тут же исчез в зарослях кедрача.

– Что же не стрелял? – упавшим голосом спросил Гриша.

Анисим опустился на валежину.

– Мне как-то и в голову не пришло.