Жили они очень скромно, от зарплаты до зарплаты. И мир семьи насти был мирком маленьких, приземленных интересов, замкнутых на повседневных проблемах: надо насобирать дочери на выпускное платье, у ботинок отлетела подошва, а за что купить новые, у всех соседей есть стиральные машины, а у нас…

Заливая обду на убогость и серую жизнь, отец стал потихоньку пить, «встречаться» с разведенкой из своего отдела. Настя случайно услышала, как мать его устало упрекала: «У тебя дочь уже взрослая, а ты все по кустам бегаешь… Увидишь, она тебя ухайдокает, твоя кобылица». Но мама не очень осуждала отца — от такой жизни сбежишь на край света.

Настю долго беспокоил один разговор родителей, когда те думали, что она уже легла спать в своей маленькой комнатенке. Это случилось вечером в тот день, когда Настя объявила, что будет поступать на факультет журналистики МГУ.

— Отговори её, мать, — раздраженно говорил отец. — Куда намылилась? Это блатной факультет, там сынки и доченьки всяких шишек. Им дорога открыта, зеленый светофор и «милости просим»… А прочих проверяют по седьмое колено, чтобы не затесалась в породистое поголовье паршивая овца…

— Скажешь такое! — возмутилась мама. — Наша Настенька — умная девочка, всего две четверки в аттестате.

— Вот-вот! И медаль не дали… Думаешь, случайно? Притормозили девочку, потому что у неё тетка, твоя родная сестра, в Германии побывала и теперь за границей живет.

— Окстись, Игнат! — уже не на шутку встревожилась мама. — Кто про это знает?

— Кому положено, знают, — твердил свое отец.

На следующий день Настя попыталась выпытать у матери, что это у неё за тетка за границей. Но мама всполошилась, заволновалась и путано объяснила, что все это отец придумал, за границей у них, как и у других порядочных советских людей, никого нет: «сама я из деревни, в Москву перебралась по набору на восстановление столицы после войны, и вся моя родня по деревням разбросана».

Настя не раз в детстве слышала эту семейную легенду: как студент, будущий инженер Игнат случайно встретил в троллейбусе красивую девчонку, которая ехала со стройки в свое общежитие. С годами эта легенда вспоминалась все реже.

А вскоре после того, как Настя не поступила в университет и всеми своими силенками пыталась приспособиться к жизни, отец ушел из семьи к своей «кобылице». Но что-то в нем сломалось окончательно: запил, уволился, точнее, его уволили с работы, и пассия, в которой он видел свою опору, тоже попросила его выйти вон… Вскоре он умер, не выдержало сердце, и лишь тогда мама решилась открыть Насте семейную тайну.

Оказывается, во время оккупации её родного села, гитлеровцы угнали в Германию старшую сестру. Она словно бы растворилась в неизвестности — много лет о ней никто из родственников ничего не знал. И вот пришло это письмо. Сестра… её звали Марией, сообщала, что она чудом выжила, после освобождения вышла замуж за очень хорошего человека: американца, летчика, самолет которого немцы сбили в самом начале сорок пятого года. Вместе с мужем Мария уехала в Америку, а оттуда — в Канаду. Живут они очень хорошо, у мужа — собственный бизнес, даже по канадским понятиям они — не бедные люди. Но в одном их обидела судьба: Бог не послал детей. И ещё у мужа есть проблемы со здоровьем — плен и всякие прочие невзгоды сказались на сердце. Мария писала, что теперь, когда, хочешь не хочешь, а жизнь уже катится под закат, она очень тоскует по своей родине, по всем своим родным и близким. Что-то сейчас с ними? Кто жив, а кого уже нет? Муж очень плохо себя чувствует и вскоре она останется совсем одна… Поэтому и просит родную сестричку откликнуться, сообщить о своей судьбе, о детках своих. Она, конечно, знает, что советские власти не очень благожелательны к людям, у которых родственники проживают за границей, но думает, что это не такой уж великий грех, когда две сестры хотят найти друг друга…

Отец запретил маме отвечать внезапно объявившейся сестре, чтобы не навлечь неприятности на семью, но она нарушила обещание и какое-то время сестры переписывались. Потом переписка заглохла.

И сейчас, обливаясь слезами на скамейке перед университетом, Настя даже в отчаянии подумала: а не сыграла ли неведомая ей канадская тетка роковую роль в её судьбе? Ведь сдавала же она, Настя, экзамены не хуже многих, а вот именно ей не хватило какую-то десятую часть балла. Но мысль была настолько нелепой, что мелькнула и исчезла. Скорее всего правы были те абитуриенты, которые шептались о «мохнатых лапах».

— Отчего плачем? — остановился возле неё какой-то мужчина. И догадался, что с нею произошло, предложил небрежно:

— Могу утешить. Столик в «Национале» ждет нас…

Настя вытерла слезы, поднялась со скамейки:

— Отвали.

Получилось грубо, но вполне доходчиво.

Мужчина окинул её взглядом: рослая, очень современная девица, белый «конский хвост», голубые глаза и неожиданно смуглое лицо. Он помедлил, надеясь, что она откликнется на заманчивое приглашение. Но Настя независимо, слегка покачивая бедрами, направилась к выходу из университетского дворика. Она позвонила Нинке, обрисовала ситуацию. Нинка училась в университете, у неё была масса знакомых и она могла что-нибудь присоветовать.

— Позвони завтра, — сказала Нинка. — Не раньше двенадцати, у меня вечерняя встреча и я буду спать долго-о, — Нинка намекающе хихикнула, она так и не избавилась от этой привычки — не смеяться, а именно хихикать.

— Я поговорю с этим человеком, ну, с которым встречаюсь, о тебе, — пообещала она. — Он размякнет, и не сможет мне отказать.

Она позвонила, как условились, и Нинка сообщила, что Настя с сегодняшнего дня работает старшей пионервожатой в школе — будет зарабатывать производственный стаж.

— Но я… Я же ничего не умею… — удивилась Настя.

— А тебе ничего и не надо уметь… Вспомнишь, как все это делалось в лагере, будешь вертеться на одной ножке и мотать юбочкой, чтобы начальство облизывалось…

Настя стала работать пионервожатой, у неё получалось, характер у неё был общительный, незлобивый и ей удавалось ладить со всеми — и с пионерами и с учителями.

Но это вроде была не настоящая работа — два притопа, три прихлопа, будь готов — всегда готов.

Примерно через полгода ей позвонила Нинка и сказала:

— Тебя один человек видел на городском семинаре вожатых и положил на тебя глаз. Встретимся завтра, в семь, у ресторана «Арагви». Будь при параде, подруга, человек влиятельный.

Настя хотела отказаться, но потом подумала: «А с чего вдруг?» В «Арагви» она ещё никогда не была, хотя слышала об этом модном ресторане много и разное.

Первой пришла Нинка, они расцеловались. Нинка была упакована обалденно, во все фирменное — папа старался.

— Их будет двое, — сообщила Насте. — Второго ты должна помнить. Это Володя, который был вожатым в нашем отряде. Он теперь заведует школьным отделом в каком-то райкоме комсомола.

Настя в душе ахнула. Только этого ещё не хватало! Надо же, объявился, не запылился! За два с лишним года, миновавших после того памятного лагерного лета, боль уже стихла, прошла, однако же горькая, настоянная на утерянных иллюзиях, обида осталась. И Настя заранее чувствовала себя неловко при мысли, что встретит того, который… ну, из прошлого…

— А можно без этого придурка? — нерешительно спросила. — Помнишь, как он к нам в комнату заглядывал перед сном: «всем, всем спокойной ночи»? А мы в одних трусишках…

— Тоже мне, воспоминания пионерского детства! — фыркнула Нинка. — Разотри и забудь! И смирись, не я командую парадом.

…Они не пришли — приехали на служебной машине.

— Свободен до двадцати трех ноль-ноль, заберешь нас отсюда, — сказал шоферу симпатичный мужчина лет тридцати. Он держался очень уверенно, начальственно, и Володя, стоявший рядом с ним в услужливой позе, казался мелким, невзрачным.

Когда машина мягко откатилась от ресторанного подъезда, Нинка небрежно проговорила:

— Точность — вежливость секретарей. Сейчас я вас представлю друг другу, здесь, кажется, не все знакомы. Настя…