ЗАГОВОР
От двенадесяти девиц
Под дубом под мокрецким,
На тех юрах Афонских,
Сидит Пафнутий старей,
Тридесять старцев с ним.
Двенадесять идут к ним
Девиц простоволосых,
Девиц простопоясых,
Не по-людски идут.
Рече Пафнутий старец:
Кто к нам сии идоша?
Рекут ему девицы:
Все — дщери мы Царя.
Отец наш есть Царь Ирод,
Идем знобить мы кости,
Идем мы тело мучить,
Двенадесять девиц.
Ко старцам обращаясь,
Рече Пафнутий старец:
Сломите по три прута,
И бити станем их.
По утренних три зори,
По три зари вечерних,
Взяв каждый по три прута,
Нещадно станем бить.
К тринадесяти старцам,
К Пафнутию, ко старцу,
Взмолились тут девицы,
В ничто их бысть мольба
Начаша старцы бити,
Их бити, им глаголя:
Ой вы еси, девицы,
Двенадесягь девиц!
Вы будьте, тресуницы,
Вы будьте, водяницы,
Расслабленны и хилы,
Живите на воде
На ней, на студенице,
Вам место, а не в мире,
Вы кости не знобите,
Не мучьте вы тела
В тартарары идите,
Двенадесять проклятых,
Вам в море-океане
И в преисподней быть.
В трясинах, на болотах
Вам место, окаянным.
Недуги, принедуги,
Полунедуги, прочь!
ЛИХО
Украинская сказка
Жить было душно. Совсем погибал я.
В лес отошел я, и Лиха искал я.
Думу свою словно тяжесть несу.
Шел себе шел, и увидел в лесу
Замок железный. Кругом — черепа, частоколом.
Что-то я в замке найду?
Может, такую беду,
Что навсегда позабуду, как можно быть в жизни
веселым?
Все же иду
В замок железный.
Вижу, лежит Великан.
Вид у него затрапезный.
Тучен он, грязен, и нагл, и как будто бы пьян.
Кости людские для мерзкого — ложе.
Лихо! Вокруг него — Злыдни, Журьба.
А по углам, вкруг стола, по стенам, вместо сидений,
гроба.
Лихо! Ну что же?
Я Лиха искал.
Страшное Лихо, слепое.
Подчует гостя «Поешь-ка» Мне голову мертвую дал.
Взял я ее да под лавку. Лицо усмехнулось тупое.
«Скушал?» — спросил Великан.
«Скушал». Но Лихо уж знало, какая сноровка
Тех, кто в бесовский заходить туман.
«Где ты, головка-мутовка?»
«Здесь я, под лавкою, здесь».
Жаром и холодом я преисполнился весь.
«Лучше на стол уж, головка-мутовка
Скушай, голубчик, ты будешь, сам будешь, вкусней».
В эту минуту умножилось в мире число
побледневших людей.
Поднял я мертвую голову, спрятал на сердце. Уловка
Мне помогла Повторился вопрос и ответ.
«Где ты, головка-мутовка?»
«Здесь я под сердцем».—«Ну, съедена значит»,—
подумал дурак-людоед,
«Значт, черед за тобой»,— закричало мне Лихо.
Бросились Злыдни слепые ко мне, зашаталась слепая
Журьба.
В нежитей черепом тут я ударил, и закипела борьба.
Бились мы. Падал я. Бил их. Убил их. И в замке
железном вдруг сделалось тихо.
Вольно вздохнул я Да здравствует воля, понявшею
чудищ, раба!
ТРИ БЫЛИНКИ
Заговор
Все мне грезятся мысли о воле.
Выхожу я из дома сам-друг,
Выхожу я во чистое поле,
Прихожу на зеленый луг.
На лугу есть могучие зелья
В них есть сила, а в силе веселье.
Все цветы, как и быть надлежит, по местам
И, мечту затаив в себе смелую,
Три былинки срываю я там,
Красную, черную, белую.
Как былинку я красную буду метать
Так далеко, что здесь никому не видать,
За шумящее синее Море,
К краю мира, на самый конец,
Да на остров Буян, что в кипящем просторе,
Да под меч-кладенец.
Зашумит и запенится Море.
А былинку я черную бросить хочу
В чащу леса узорного,
Я ее покачу, покачу
Под ворона черного.
Он гнездо себе свил на семи на дубах,
А в гнезде том уздечка покоится бранная,
На лубовых ветвях,
Заклятая, для сердца желанная,
С богатырского взята коня.
Упадет та уздечка, блестя и звеня.
Вот былинка еще остается мне, белая,
Я за пояс узорчатый эту былинку заткну,
Пусть колдует она, онемелая,
Там завит, там зашит, зачарован колчан,
В заостренной стреле заложил я весну.
Трем былинкам удел победительный дан,
И мечта —как пожар, если смелая.
Мне от красной былинки есть меч-кладенец,
Мне от черной былинки есть взнузданный конь,
Мне от белой былинки — мечтаний конец —
Есть колчан, есть стрела, есть крылатый огонь.
О, теперь я доволен, я счастлив, я рад,
Что на свете есть враг - супостат!
О, на этом веселом зеленом лугу
Я навстречу бросаюсь к врагу!
НАГОВОР НА НЕДРУГА
Ворожба
Я ложусь, благословись,
Встану я, перекрестясь,
Из избы пойду дверями,
Из сеней я воротами
Против недруга иду.
Позабывши о неволе,
Там, далече, в чистом поле,
Раноутренней росою
Освежусь, утрусь зарею,
И зову на бой беду!
Белым светом обнадежен,
Красным светом опригожен,
Я подтычуся звездами,
Солнце красное над нами,
И в сияющей красе,
Как у Господа у Бога,
Из небесного чертога,
Алый день встает, ликуя,
Ненавистника сражу я,
Да возрадуются все!
ЧЕРВЬ КРАСНОГО ОЗЕРА
Ирландская легенда
В Донегале, на острове, полном намеков
и вздохов,
Намеков и вздохов приморских ветров,
Где в минувшие дни находилось Чистилище, —
А быть может и там до сих пор,
Колодец-Пещера Святого Патрикка, —
Пред бурею в воздухе слышатся шепоты,
Голоса, привидения звуков проходят
Они говорят и поют.
Поют, упрекают, и плачут.
Враждуют, и спорят, и сетуют.
Проходят, бледнеют, их нет.
Кто сядет тогда над серебряным озером,
Под ветвями плакучими ивы седой,
Что над глинистым срывом,
Тот узнает над влагой стоячею многое,
Что в другой бы он раз не узнал.
Тот узнает, из воздуха, многое, многое.
В Донегале другое есть озеро, в чаще. Лаф Дерг,
Что по-нашему — Красное Озеро.
Но ни в бурю, ни в тишь к его водам нельзя
подходи.
В те старинные дни, как не прибыл еще
К берегам изумрудной Ирландии
Покровитель Эрина, Патрикк,
Это озеро звалося озером Фина Мак-Колли.
И недаром так звалось оно.
Тут была, в этом всем, своя повесть.
Жила, в отдаленное время, в Ирландии
Старуха-колдунья, чудовище,
Что звалася Ведьмою с Пальцем.
И сын был при ней, Исполин.
Та вещая Ведьма любила растенья,
И ведала свойства всех трав,
В серебряном длинном сосуде варила
Отравы, на синем огне.
А сын-Исполин той отравой напаивал стрелы,
И смерть, воскрыляясь, летела
С каждой стрелой.
На каждой руке у Колдуньи, как будто змеясь,
По одному только было
Длинному гибкому пальцу.
Да, загибались
Два эти длинные пальца,
В час, как свистела в разрезанном воздухе,
Сыном ее устремленная,
Отравой вспоенная,
Безошибочно цель достающая, птица-стрела.