Спенсер явно не хотел убивать коллегу и сослуживца. Это внушало надежду. Но Хемфри дела иметь со мной не хотел и потому сказал:

— Нет! Убей его! Нечего тянуть! Убей его — кончено дело.

Спенсер чуть-чуть скосил на него глаз.

— Стоит ли? Мы могли бы договориться.

— Нет! Ему нельзя доверять! Он — не нашей породы! Стреляй!

Они заспорили. Хемфри распалялся все больше, Спенсер старался переубедить его, однако ни на миг не выпускал меня из поля зрения. Он мог не беспокоиться: я держался только на его же таблеточке, а действие ее давно кончилось, метамфетамин испарился из меня, как капли дождя под летним солнцем. Я наблюдал за происходящим словно со стороны: вот Спенсер отдал мой револьвер подручному Хемфри и приказал следить за мной. Спенсер заверял его, что хлопот со мной не будет. Спенсер увлек Хемфри за дверь, чтобы поговорить без помех. Спенсер убеждал его не дергаться зря — и на этих словах дверь морозильной камеры захлопнулась.

Я обрадовался: это помогло мне на секунду позабыть об их существовании, о них самих и их револьверах, о холоде и густой испарине на лбу, о саднящей глотке — обо всем, кроме того, что лежало в кармане моей рубашки. И я извлек оттуда еще одну облатку. Мясник глядел на меня тупо. Пока он соображал, не надо ли остановить меня, я послал ему чарующую улыбку, которая свидетельствовала, что я ни малейшей опасности ни для кого не представляю. После чего вскрыл капсулу.

Изо всех сил стараясь, чтобы руки не дрожали, я запрокинул голову и втянул порошок обеими ноздрями. И уже через минуту почувствовал, что руки и ноги налились незнакомой прежде мощью. Я готов был биться об заклад, что смогу, если придется, простоять целую минуту. Судя по тому, что доносившийся из-за двери голос Хемфри заглушал голос Спенсера, минута эта приближалась.

Я снова улыбнулся своему караульному, затем протяжно застонал и скорчился, потом сполз на пол.

— Эй, что это с тобой? — растерянно спросил он.

Когда он склонился надо мной, я вскочил и сильно ударил его в челюсть и, одновременно вырвав у него мой револьвер, опустил рукоятку на его череп. Он обмяк и рухнул на стул, который я так предусмотрительно освободил для него. Кровь, осколки лобной кости, мозг мелькнули передо мной.

Потом я опустился на колени, жадно хватая воздух ртом. Метамфетамин играл во мне — гулял по крови, нагнетал кислород в мозг, непривычно и, пожалуй, неприятно обострял все чувства. Я прислушался: Спенсер продолжал уговаривать Хемфри, свистящим шепотом что-то предлагая. Потом раздались удаляющиеся от двери шаги мясника: он явно отправился за подмогой или за пополнением своего арсенала. Надо было действовать в любом случае.

Ясно было, что в холодильник ведет только одна дверь, иначе Спенсер незаметно дал бы мне улизнуть. Понимая, что времени у меня в обрез, я помотал головой, стараясь избавиться от пляшущих перед глазами звезд. Да, таблеточки хватило, чтобы уделать мясника, но некоторые части тела высказывали явное недовольство такой резвостью. Болел живот, плечи гнулись, да и вообще очень тянуло прилечь на пол. Половина моего мозга одобрила это желание, зато другая требовала, чтобы я выбрался из этой ловушки.

Я зажмурился, чтобы окружающее вновь обрело четкие контуры, и подбежал к двери, негодуя на самого себя за то, что двигаюсь как сонная муха. Через окошечко я увидел Спенсера — он безмятежно сидел за столом в коридоре. Непокорному полушарию я пообещал долгий крепкий сон, если только оно поможет мне живым выйти из холодильника. Мои посулы подействовали: руки и ноги вновь стали послушно исполнять команды головы. Таким образом перед дверью оказался стул, а на стуле — две освежеванных и разделанных туши.

На секунду замешкавшись, я мысленно вытер пот, а затем двинул всей этой конструкцией в дверь. Раздались два выстрела, но пули застряли в тушах, Я с разбегу двинул свою катапульту в стол. Верхняя туша сорвалась и ударила Спенсера, отбросив его к стене.

Эта атака дорого обошлась мне: я чувствовал острую боль во лбу, в спине, в коленях. Я выстрелил туда, где находился Спенсер, — выстрелил не целясь. Пуля ушла в стену, — и несколько кафельных плиток разлетелись вдребезги. Спенсер начал наводить на меня револьвер, но я выстрелил во второй раз. Пуля пробила ему грудь, прошла навылет, и за спиной у него расползлось по стене темное пятно. Затылком он ударился о кафель — зубы лязгнули.

Тем не менее, он не успокоился: прицелился и спустил курок. Я довольно тупо глядел, как из дула вылетело пламя — это понеслась ко мне пуля. По счастью, я успел прикинуть возможный ущерб и отшатнулся в сторону. Руку мою что-то обожгло, от сильного толчка меня мотнуло. Однако на ногах я устоял.

А Спенсер, закрыв глаза, стал сползать вдоль стены, пачкая белоснежную плитку своей кровью. Я подобрал его револьвер, отлетевший в сторону, и старательно разогнал рой разноцветных пушинок, кружившихся перед глазами. Я хотел выбраться отсюда поскорее, но ноги подогнулись, и я оказался на полу. Рассудок раздраженно заметил мне, что Хемфри еще не обезврежен. На это я ответил, что мы возьмем его с закрытыми глазами. После чего взялся доказать это: закрыл глаза и рухнул.

Очнулся я на больничной койке. Сиделка сообщила мне, что сегодня — пятница, и я ей поверил всей душой. Разумеется, пятница, ничего другого и быть не может. Потом я стал соображать, почему так болит рука, и сиделка сказала, что рука у меня прострелена, но, к счастью, кость не задета. А я и забыл о своей ране.

Я поблагодарил сиделку за все эти сведения, поблагодарил молча — кивнув головой и дав понять глазами, что постараюсь больше не подвертываться под пулю. Сиделка осталась мною довольна.

Она ушла, но вскоре появился Уилок. Он был вовсе не так подавлен, как мне представлялось, и рассказал, что же было в промежутке между тем, как я потерял сознание и очнулся в госпитале. Хемфри, услышав стрельбу, запаниковал и на машине Спенсера попытался удрать. Он держал 70 миль в час, чем и привлек внимание дорожной полиции, которая двинулась следом, всего лишь желая оштрафовать его за превышение скорости. А Хемфри, увидев у себя на хвосте патрульный автомобиль, решил, что это погоня, прибавил газку, желая оторваться и уйти на фривей. Полиция вызвала подкрепление, они перекрыли ему дорогу и взяли без единого выстрела. Хемфри, не зная, что им про меня ничего не известно, с ходу стал колоться, валя все на Спенсера. На скотобойню рванули «скорая» и оперативники: мою машину отогнали на стоянку возле участка, меня самого доставили в госпиталь, а трупы — в морг.

Пока я размышлял обо всей этой неразберихе, которой был обязан жизнью, Уилок сказал:

— Со вторника спозаранку все репортеры как с ума посходили. Еще бы: офицер питтсбургской полиции замешан в торговле наркотиками.

Последовала такая долгая пауза, что я понял: мой черед подавать реплику, но, пользуясь положением больного, ограничился лишь вопросительным хмыканьем.

— М-м-м?

— Да-да. Сейчас они толпятся в холле, установили там круглосуточную вахту. Ждут, когда ты очнешься. Потом они прорвутся сюда, чтобы узнать у тебя, как же все обстоит на самом деле. Так что...

— Так что, — договорил я за него, — честь питтсбургской полиции в моих руках. Верно?

— Верно, — сказал, поднимаясь со стула, Уилок.

Он стоял надо мной, явно дожидаясь от меня какого-то ответа.

— Это надо обдумать, — сказал я. — Не пускайте их в палату. Скажите, он не приходит в сознание. Мне нужен час на размышление.

Кивнув, Уилок вышел из палаты. Первые несколько минут я наслаждался ощущением того, что жив, снова и снова проверяя его. Сомнений не было. Поняв, что покинуть этот мир не удалось, я стал думать над просьбой Уилока. От меня требовалось не так уж и много.

Меня никто не просит лгать. Нужно, чтобы я все повесил на Спенсера — с мертвеца спрос небольшой — и чтобы на питтсбургскую полицию не упала тень. Уилок желает, чтобы по возможности все было шито-крыто. А в моей воле проследить ниточки, которые тянулись от Спенсера к тем полицейским, которые не могли не сотрудничать с ним. Если постараться, можно, наверно, выйти и на самого Уилока. Ладно, черт с ним.