«Бог мой, я никогда в жизни не видела столько драгоценностей», – удивлялась Сенда про себя, смущенно приложив к голой шее руку. На самом же деле она едва ли вообще видела какие-либо драгоценности, если не считать тех, что замечала на женщинах в городах, где они выступали. Да и те в большинстве своем были скромными и недорогими: тонкая золотая полоска на пальце, чаще позолоченное серебро, а из камней самыми дорогими были аметист или топаз. Она уже сейчас чувствовала себя совершенно голой, а что же будет на балу? Оставалось лишь надеяться, что шелковых камелий, которые предусмотрительно нашила ей на платье мадам Ламот, будет достаточно, хотя остальные гости, казалось, совершенно не замечали огромного количества надетых на них самоцветов. Боже мой, на княгине было целых три ожерелья!

Помимо величины камней в украшениях княгиню еще что-то отличало от других женщин. Возможно, ее манера держаться, хрупкая красота или то, как занявшие свои места зрители украдкой ее разглядывали.

Затем со смесью замешательства и потрясения Сенда поняла, что, все деньги России не могли купить Ирине Даниловой здоровые руки. Именно они отличали ее от других. Это были какие-то страшно изуродованные и демонически отвратительные клешни, хотя по возрасту она была слишком молода для артрита.

Только после того как княгиня опустилась на кресло между архиепископом и князем, сопровождавшие их люди заняли места позади них.

Сенда услышала, что увертюра подходит к концу. Через каких-нибудь пятнадцать—двадцать секунд поднимется занавес, и она уже собралась поспешить за кулисы, как вдруг, вместо того чтобы закончить увертюру, оркестр снова заиграл ее. По залу пробежал шепот голосов, и головы зрителей повернулись в сторону пока еще пустовавшей правой ложи, расположенной напротив ложи Даниловых. Сенда с любопытством посмотрела туда, стараясь понять, что происходит, но увидела лишь четверых офицеров в роскошных мундирах, которые, войдя в ложу, осмотрели ее, как бы ища что-то. Затем, очевидно, удовлетворенные осмотром, они удалились. Оркестр плавно перешел от увертюры к величественному государственному гимну.

Зрители как один встали и обратили взоры на ложу.

Сенда от удивления раскрыла рот.

С гордо поднятой головой, сверкая бриллиантами, в ложу прошествовала дама. На ней было белое платье, оставлявшее голыми плечи цвета слоновой кости. В ее волосах блестела великолепная, изукрашенная драгоценными камнями диадема, с которой сзади спускался каскад тончайших кружев. В ней необъяснимо чувствовались воспитание и уверенность женщины, рожденной для того, чтобы властвовать.

Позади нее шел мужчина. Он был строен и являлся обладателем подкрученных усов и короткой бородки. На его прекрасно скроенном темно-синем мундире сверкали ленты, медали и золото: золотой галун, золотые эполеты, золотой ремень и золотой воротник. Красная атласная лента наискось пересекала его грудь. Выражение его лица было скорее мягким и застенчивым. Когда он окинул взглядом сцену с опущенным занавесом, Сенда почти ощутила на себе его взор.

Молнией сверкнула ослепившая ее мысль, от которой вдруг подкосились ноги, и она опустилась на складку тяжелого стеганого занавеса. Ее словно парализовало. Казалось, сердце перестало биться, Сенда сделала глубокий вдох и, обернувшись, подала знак Шмарии. Он быстро подошел к ней. Она почувствовала его теплое успокаивающее прикосновение. Когда он выглянул из-за занавеса, Сенда, приложив руку к вздымающейся груди, вопросительно посмотрела на него.

– Это ведь не… – Она не осмелилась закончить фразу.

В ярко-голубых глазах Шмарии плясал дикий, опасный огонь.

– Сегодня ты будешь играть, как никогда, Сенда, – сухо сказал он. – Кажется, тебе предстоит развлекать не только сливки русского света, но также и наших досточтимых царя и царицу.

Если Сенда и заметила звучащий в его голосе сарказм, то никак этого не показала.

– Боже мой, – в немом замешательстве простонала она, чувствуя, как съеживается в своем платье, а грим делает выражение се лица еще более гротескным. У нее проступил холодный пот, ноги стали ватными. Ей хотелось умереть, не сходя с этого места.

Оркестр вновь заиграл последние такты увертюры. Шмария поспешно утащил ее за кулисы. Актеры, исполняющие роли барона де Варвиля и Нанины, молча поспешили мимо них занять свои места на сцене. Сенда со все возрастающим ужасом смотрела, как Нанина опустилась на стул и, быстро взяв в руки шитье, погрузилась в работу. Барон устроился в глубоком кресле у камина. Занавес медленно поднялся, и перед зрителями предстал парижский будуар Маргариты Готье. Даже с близкого расстояния, из-за кулис, он выглядел как настоящий будуар. Тонкой работы мебель и ковры принесены из комнат дворца, и даже мраморный камин, взятый в одной из кладовых, был подлинным.

Пьеса начиналась со звона дверного колокольчика.

– Мне страшно! – прошептала Сенда, обернувшись к Шмарии и сжав зубы, чтобы они не стучали. – Шмария, я не могу выйти на сцену. Не могу.

Его голос был мягким и уверенным, но линии, идущие от крыльев носа к губам, стали более резкими.

– Нет, можешь. Ты знаешь роль от начала до конца. Все будет хорошо.

– Звонят, – хорошо поставленным театральным голосом громко произнес актер, играющий роль барона.

– Я всех нас выставлю на посмешище. – Сенда просительно взглянула на Шмарию и крепко прижалась к нему.

Он зарылся лицом в ее волосы и произнес:

– Ты будешь неотразима.

– Нет, не буду. – Шепот ее перешел в писк. – О Господи, зачем я во все это впуталась?

– Ты просто немного волнуешься перед выходом на сцену. Эй! О чем ты беспокоишься? Ты их всех сразишь насмерть. – Его сильные руки хотели успокоить ее.

– Шмария…

Со сцены де Варвиль проговорил:

– Помилуй Бог.

Дрожа всем телом, Сенда еще отчаяннее вцепилась в него.

– Твой выход!

– Я забыла слова! – в панике прошептала она.

– Нанина, Нанина, – подсказал он.

Сдерживая волнение, она кивнула и несколько раз глубоко вздохнула. Сердце ее, казалось, вот-вот разорвется.

– Нанина! Нанина! – позвала Сенда из-за кулис, и голос ее прозвучал на удивление сильно. В изумлении она взглянула на Шмарию.

Он послал ей воздушный поцелуй и, повернув лицом к сцене, легонько толкнул вперед, шепнув:

– Твой выход, Маргарита.

Сенда почувствовала, как от его легкого толчка она грациозно выходит на сцену, где ее на мгновение ослепили огни рампы.

Твой выход, Маргарита!

Шмария назвал ее Маргаритой!

«Я и есть Маргарита», – подумала она, и ей вдруг показалось, что сцена слегка повернулась. Огни рампы потускнели, зрители исчезли. Почти не задумываясь над своими действиями, Сенда поплыла навстречу Нанине.

– Пойди закажи ужин, Нанина, – ясным голосом пропела она. – Придут Олимпия и Сен-Годены! Я встретила их в опере!

Шмария из-за кулисы как завороженный смотрел на красивую кокетливую молодую женщину. Затем, стряхнув с себя оцепенение, недоверчиво проговорил громким шепотом, обращаясь к себе самому:

– Черт меня побери! Это не Сенда. Это Маргарита Готье!

Реальность стала иллюзией. А иллюзия реальностью.

Зрители, сидящие в небольшом вычурном, погруженном во тьму театре, замерли, пораженные, не смея шевельнуться и нарушить магию волшебства. С той минуты, как Сенда вышла на сцену, все, начиная с царя и царицы и кончая актерами, ожидающими за кулисами своего выхода, ощущали, как в воздухе невидимыми кругами расходится напряжение. Все они словно бы покинули театр и через какое-то волшебное окно наблюдают за чужой жизнью, за самыми сокровенными моментами трагической судьбы Маргариты Готье.

До антракта оставалось еще много времени, но мнение зрителей уже было единодушным: совершенно сверхъестественная игра.

За исключением Сенды, остальные исполнители были опытными актерами – некоторые более десяти лет странствовали по провинциям. Однако именно ее необыкновенная игра стала сенсацией. Отбросив свое подлинное «я» и растворившись в образе чахоточной героини, она заставила и остальных участников спектакля играть в полную силу. Она возбуждала. Дразнила. Была свежей. Молодой. Обреченной. Все зрители были у ее ног, а она играла на самых глубоких, идущих от самого сердца чувствах.