– Лучше, да?

Она поджала губы и кивнула, выглядя совершенно несчастной.

– Вернись за стол и давай поговорим.

– Сука. – Сенда едва успела заметить взмах его руки и, даже после того как удар отбросил ее к стене, все еще не могла поверить, что это на самом деле случилось. Она изумленно взглянула на него, поднеся руку к побелевшей от пощечины щеке. Шмария никогда раньше не бил ее. Никогда. Как бы он ни был сердит. – Сука! – вновь прошипел он, задыхаясь. Затем в маленький теплый трактир ворвался поток ледяного воздуха, от которого задрожали и погасли свечи. Лишь тусклый электрический свет, пробиваясь через открытую на кухню дверь, освещал трактир.

Дверь с грохотом захлопнулась.

Он ушел, она его потеряла. Потеряла! Заливаясь слезами, Сенда винила во всем себя.

В этот день началась ее карьера величайшей русской актрисы.

И в этот день навсегда умерла любовь Шмарии к ней.

В тот же вечер Вацлав Данилов вызвал в Китайский кабинет дворца графа Коковцова.

– Ну как? – спросил он у своего кузена. – Все ли мои друзья откликнулись на мое предложение?

– Я бы сказал, откликнулись со всей душой, – сухо ответил граф. – Конечно, ничего другого я и не ожидал. Особенно если учесть, что ты в течение всего сезона будешь платить за развлечения доброй половины города.

Князь проигнорировал эту явную колкость.

– Сделай так, чтобы директор Théâtre Francais получал приглашения во все дворцы, где она будет выступать.

– Послушай, Вацлав! – Граф Коковцов поднял брови. – Она ведь даже не говорит по-французски. И играть может только на русском языке. Это неслыханно.

– Она с легкостью выучит французский. Я бы сказал, что она из тех людей, кто легко может научиться практически всему. Не советую тебе недооценивать ее. Договорись, чтобы директор нашел для нее учителя. И будь осторожен.

– Не волнуйся. Никому и в голову не придет, что за всем этим стоишь ты. Но ты ведь на самом деле не думаешь, что французы могут заинтересоваться ею, не правда ли?

– Нет, думаю. – Князь сложил на груди руки и задумчиво откинулся на спинку стула. – Она очень, очень хороша. Возможно, ей не хватает лоска, но, несмотря на это, от нее глаз нельзя оторвать. – Он помолчал. – Сразу чувствуется, что она станет величайшей русской актрисой наших дней. Почему же не помочь ей в этом? Директор Théâtre Francais может также помочь ей и с уроками актерского мастерства.

– Должно быть, она тебе очень понравилась, кузен.

– Это так, – спокойно ответил князь. Во взгляде его сквозила нежность. – И она будет моей.

– Отлично. – Граф встал и направился к двери.

– Да, еще одна вещь, кузен. Татьяна Ивановна.

– А что с ней?

– Она становится несколько… утомительной. – Князь сделал усталый жест. – Мне она больше не интересна.

«Что означает, – размышлял граф, ступая по инкрустированному паркету назад в свои апартаменты, – что с этой потаскухой покончено».

Мордка не был удивлен. Он не раз служил поверенным в бесчисленных амурных делах своего кузена.

До него вдруг дошло, что он говорит вслух: «Князь дал, князь взял».

Сенда замкнулась в себе и не вставала с постели в твердом намерении сделать ее своей могилой. Тяжелые, постоянно задернутые шторы отгораживали ее от внешнего мира, день смешался с ночью в один бесконечный унылый отрезок безвременной агонии. Она почти ослепла от слез, пока в конце концов у нее их больше не осталось, и потом в течение многих дней ее обезвоженные глаза оставались распухшими и зудели. Она как в тумане вспоминала, как к ней в темную комнату входила и выходила графиня Флорински, как Инга приносила на несколько минут Тамару, как она равнодушно садилась на кровати, пока сменяющие друг друга актеры со все возрастающей тревогой кормили ее с ложечки густым, жирным куриным бульоном. Она напрасно ждала, что Шмария придет спасти ее из этого уныния, но он не приходил. Когда она спрашивала Ингу, не приходил ли он повидать Тамару, девушка отводила глаза в сторону.

Сенда апатично твердила себе:

– Он не настолько жесток, чтобы бросить свою дочь. Ведь нет же?

Нет, он любил Тамару. Он вернется.

Но он не возвращался. Казалось, что он просто умер, и что-то внутри подсказывало ей, что он покинул ее навсегда. Ей оставалось лишь надеяться, что она не права. Она так сильно любила его, так глубоко, и так отчаянно нуждалась в нем, что не хотела смириться с мыслью, что он мог отвернуться от ее любви.

Жизнь без него нельзя было даже назвать существованием. Она чувствовала себя опустошенной. Безутешной. Лишенной жизни. Было похоже, что в тот момент, когда Шмария вышел из трактира, он украл ее душу и унес с собой. В каком-то смысле, так оно и было.

Снова и снова Сенда проклинала свое решение предпочесть ему предложение княгини Юсуповой. Она не должна была колебаться там, у двери трактира. Она должна была сказать ему, что его решение было верным. Но она этого не сделала. И теперь радость жизни покинула ее.

На шестой день добровольного траура Сенды графиня Флорински, тяжело дыша, вошла в гостиную князя. Ее лицо было неестественно белым и осунувшимся, а обычно фонтанирующая речь звучала приглушенно. Для того чтобы усилить впечатление, она была одета в черный бомбазин, а ее огромная черная шляпа, такая же широкая, как и она сама, прогибалась под тяжестью невообразимо пышного куста черных атласных роз.

Вацлав Данилов сидел за письменным столом в центре роскошного обюссонского ковра. Ей не нравилась эта комната. Она действовала на нее угнетающе. Полированная мебель выглядела суровой, что было совсем не в ее вкусе, и даже паркетному полу не хватало причудливого великолепия остальной части дворца. Но сама овальная комната с тремя куполообразными сводами, покоившимися на колоннах, и стоявшими в центральной части двумя статуями кариатид, лицом обращенных друг к другу, с архитектурной точки зрения являлась верхом изобретательности. В ней не было ничего, что могло бы нарушить ее монументальное величие.

– Присаживайся, – предложил князь, откладывая в сторону кипу бумаг. Он выглядел слегка удивленным и нахмурился. – Если бы я не был уверен в противном, я бы сказал, что ты выглядишь слегка… взволнованной.

Хмыкнув, графиня огляделась вокруг и уселась, найдя кресло помягче. Затем вынула носовой платок и притворно промокнула глаза.

– Не буду ходить вокруг да около, Вацлав, – твердо заявила она. – Скажу откровенно. Я очень обеспокоена. – Графиня покачала головой, как бы отвечая на свои собственные мысли. – Она все еще пребывает в этой ужасной депрессии. Когда я заговариваю с ней, она отворачивается. Мне говорили, что ее даже приходится кормить с ложечки.

– Сенда довольно скоро придет в себя, – небрежно произнес князь, отодвигая стул. – Она – женщина разумная.

– Я молю Бога, чтобы ты оказался прав. У бедняжки разбито сердце.

Он позвонил, и вошедший слуга церемонно налил графине чашку чая. Подув на него, она отпила глоток, причмокнула от удовольствия и поставила чашку с блюдцем на стол.

– Зимой нет ничего лучше горячего чая. Итак. Насколько я понимаю, ты хочешь, чтобы я для тебя что-то сделала, не так ли?

– Да. Во-первых, это тебе причитается за бал. – Он пододвинул к ней через стол конверт, поверх которого лежала узкая бархатная коробочка.

На минуту слезы были забыты. Графиня Флорински схватила коробочку своими пухлыми пальчиками и с любопытством открыла ее.

– О, Вацлав! – выдохнула она. Ее огромные глаза, казавшиеся из-за очков еще больше, влажно заблестели.

– Ну-ка, надень их. Посмотрим, как ты будешь выглядеть.

Графиня церемонно сняла свои старые очки в металлической оправе и нацепила на нос новые, в золотой.

– Даже стекла мои! – растроганно воскликнула она.

Князь небрежно махнул рукой.

– Это всего лишь небольшой знак моей признательности за восхитительный праздник.

Пока он говорил, графиня положила старые очки в футляр и, опустив его вместе с конвертом в черную атласную сумочку, захлопнула украшенный кисточкой замок. Широко разинутая пасть сумки жадно проглотила сокровища, как заглатывающая добычу рыба. Она опустила сумку на пол рядом со своим креслом и выпрямилась, вновь приняв церемонный и деловой вид.