Роми какое-то время беззвучно шевелила губами, пока дар речи не вернулся к ней.

– Но почему? Наверняка здесь есть что-то личное – не в одних же долгах дело!

– Да, личное, – недобро прищурившись, процедил Клод. – Она, разрушила мою семью!

Воцарилось тягостное молчание. Прогнать его? – тоскливо подумала Роми. Ничего не слушать, ничего не знать? Тяга к истине оказалась сильней ее.

– Вы можете объяснить, каким образом она это сделала?

В глазах его блеснула жалость – и тут же исчезла.

– София Дюбуа появилась в поселке много лет назад, – сказал он чуть слышно. – Каким-то образом она устроилась экономкой в наш дом, в сезон сбора урожая подрабатывала на виноградниках. Местные мужчины глаз с нее не сводили. Она была редкостной красавицей, с виду хрупкой, беззащитной и чрезвычайно сексуальной.

Губы у Клода сжались, превратившись в тонкую линию.

– И вы, разумеется, тоже влюбились в нее, а когда она отвергла ваши пылкие юношеские чувства, унизив тем самым вашу мужскую гордость, затаили на нее зло?

– Нет, черт возьми! Все было не так. – Он положил руку девушке на плечо и внимательно посмотрел ей в глаза. – Не я потерял голову от любви к ней, а мой отец. Через несколько месяцев после своего появления здесь, она стала его... любовницей. С этого момента моя мать и я перестали для него существовать. Роми вздрогнула.

– Моя мать была любовницей вашего отца? Вы лжете! – закричала она.

– Рассудите здраво, Роми. Обо всем этом, не называя имен, я рассказал вам, еще не зная, кто вы. Спросите любого человека в поселке – он подтвердит каждое мое слово, если, конечно, вообще согласится разговаривать с вами... София словно околдовала отца и выставляла свою связь с ним напоказ, абсолютно не заботясь о чувствах тех, кто поневоле оказался вовлеченным в эту историю. Вот почему я... ненавижу ее!

– О Боже! – прошептала Роми, чувствуя, как мучительный стыд захлестывает ее.

Она закрыла глаза, но высокомерное лицо Клода по-прежнему стояло перед ее глазами. У нее вдруг мелькнула мысль, что за его злобой по отношению к ее матери стоит еще что-то, и что он открылся ей не до конца. Но и сказанного было более чем достаточно.

Набравшись смелости, она открыла глаза и увидела на его лице отвращение.

– Простите, – пробормотала она. – Теперь я понимаю, откуда в вас это ожесточение. Но с другой стороны, люди не могут не влюбляться...

– Верно! Но они могут держать себя в рамках приличий, чтобы не навредить ближнему своему, – с трудом сдерживая себя, ответил Клод. И вдруг его словно прорвало: – Папин роман стал предметом сплетен в поселке. После того, как он подарил Софии три здания, находившихся на балансе его имения, с ним имел разговор мэр и скандал разросся на всю округу. Стоило мне и маме выйти за ворота, как нас встречали сочувственное молчание и отведенные в сторону глаза. За нашими спинами, вовсю обсуждался скандал в благородном семействе, и сочувствие жителей поселка было не на стороне отца.

– Представляю, что вы должны были чувствовать, – согласилась Роми.

– Мама, и я уехали, – сверкнув глазами, продолжил Клод. – Мы не могли переносить этого унижения и дальше. Любой другой на моем месте, обнаружив, что его отец...

– Пожалуйста, хватит! – закричала Роми в отчаянии. – Я всю жизнь слышала одно и то же: моя мать – чудесная женщина, никто другой ей в подметки не годится, она – красивая...

– Не отрицаю! Она была очень хороша собой.

– Но ни в коем случае, не жестокая! – снова воскликнула Роми, мысленно умоляя Клода Лароша, чтобы он утвердительно кивнул и на сей раз.

Ответом было гробовое молчание.

– Боже, Клод! – всхлипнула Роми, глотая комок слез, подступивших к горлу.

И вдруг он рывком притянул ее к себе, и лицо его исказила судорога.

– Будьте вы прокляты! Вы и ваша мать! – прохрипел он, и едва Роми беспомощно приоткрыла рот, чтобы что-нибудь сказать в ответ, свирепый поцелуй заглушил ее слабый возглас протеста.

Мыслей не осталось, были только его жесткие губы, впившиеся в ее мягкий, податливый рот, и его железные объятия. Роми ударило словно током, губы их слились, а готовность к сопротивлению растаяла на глазах.

Взметнувшиеся, чтобы оттолкнуть его, руки Роми обвились вокруг плеч Клода, пышная грудь девушки прижалась к его широкой твердой груди. Роми беспомощно всхлипнула и...

– Клод! – пробормотала она, совершенно смешавшись. Он только что целовал ее, и ей это нравилось, она ждала большего, много большего. Но он отпрянул от нее.– Зачем вы это сделали? – спросила она, с трудом скрывая разочарование.

Клод глубоко вздохнул и отвел глаза в сторону.

– А как еще я смог бы унять... твои слезы? – угрюмо ответил он вопросом на вопрос.

– Подумаешь, какой жалостливый! – чуть не задохнулась девушка от обиды.

– Зато мой поцелуй сработал, не правда ли? – с усмешкой сказал он и отступил к двери кухни.

– Пара утешающих слов и носовой платок были бы не менее действенным средством, – покраснев до корней волос, с гневом выдохнула Роми.

Клод, уже стоя в дверях, обернулся.

– И куда, более умным, – неохотно согласился он. – Если бы я знал, что тебя это так заденет, я не рискнул бы даже прикоснуться к тебе. Надеюсь, ты не примешь моего чисто дружеского жеста за нечто более серьезное? Я не испытываю к тебе ни малейшего влечения! Ни ма-лей-шего! Ты абсолютно не в моем вкусе.

– Тогда, наши чувства абсолютно, взаимны, – парировала Роми, пытаясь удержать хотя бы каплю самоуважения в своей вопиющей от обиды душе.

Клод злобно поджал губы и вышел прочь, от души хлопнув напоследок дверью.

Роми осталась одна, раздавленная и беспомощная. Сцена с Питером ОТулом повторялась один в один, с той лишь разницей, что сегодня дело ограничилось поцелуем. Не Бог весть, какая драма для нормальной женщины, но не для нее. Она уже поклялась никому на свете не дарить своего сердца, и вот – всего секунду назад от ее решимости чуть не осталось и следа...

Бессильно осев на пол, она всхлипнула и простонала:

– Какая, же я дура!

Совершенно непонятно было, как ей дальше жить на этом свете.

Машинально облизнув губы, к которым только что прикасался своими горячими губами Клод, она подумала о другом – о радости единения двух тел! Она была восхищена и поражена той силой и энергией, которые исходили от Клода, и это было самое страшное, потому что свидетельствовало о ее полной бесхарактерности и слабоволии.

Почему она не воспротивилась его домогательствам сразу, а потом позволила ему уйти? Ответ был ясен: этот мужчина в совершенстве владел искусством взламывать ее оборону. Он подкупал ее лживым вниманием и мнимым сочувствием, обволакивал ее, как туман, пробуждал в ней самые сокровенные чувства, а затем бросал, заставляя в полной мере ощутить свое унижение. И все для того, чтобы получить от дочери то, что не удалось взять у матери. Боже, как она ненавидела его за свое слабоволие!

Я не позволю втоптать себя в грязь! – прошептала Роми чуть слышно и крепко сжала кулачки. Да, она оказалась в тяжелой, прямо-таки отчаянной ситуации, но разве не приходилось ей в прошлом выпутываться из еще худших передряг?

Для начала она занялась поиском и разборкой всех имеющихся в доме документов. Они оказались в ящике письменного стола под стопкой пожелтевших от времени бумажных салфеток, и к ним была прикреплена записка, на которой рукой матери было выведено: «Дома на имя Роми Стэнфорд». Само собой разумеется, дарственная, как и прочие документы, была написана по-французски, так что кроме своего имени и имени матери она не разобрала в них ни слова.

Роми тут же составила список предполагаемых покупок, поставив на первое место в нем франко-английский словарь.

Просмотрев карту, она обнаружила, что ближайшими к Ла-Рошу населенными пунктами являются два городка – Верен и Арни, и там, вероятно, можно купить все, что ей потребуется.

– Сначала – беседа с туристами-квартирантами, – произнесла она вслух, чтобы как-то нарушить царящее в полутемных комнатах молчание, – плюс предварительный осмотр коттеджей. Потом – поездка по магазинам.