И вот уже милях в девяти от берега поршень в одном цилиндре заклинило, и механики остановили двигатели, чтоб разобраться в аварии. Ветер усилился до одиннадцати баллов, нас понесло на Фетлар, как раз на ту угловую скалу Фанзи-Несс, с которой начинается восточный вход в бухту Уик-оф-Треста. А скала — метров на сто, даже издали глядеть страшно. Третий помощник, Вася Поморный, паренек энергичный, неплохой штурман, но нервишки у него временами играли, говорит мне:

— Виктор Николаевич, дрейф у нас три мили в час, разобьет в отбивную, если дотянет до того мыска. Не кликнуть ли «SOS»? По-моему, надо бы заблаговременно…

— Подожди с «SOSoм», — говорю. — Часа два у нас еще есть до знакомства со скалою, механики терять этого времени не будут.

Не так для своего, как для Васиного успокоения спускаюсь в машинное отделение. А там шторм почище того, что на море. Поврежденный цилиндр вскрыт, механики копаются в его внутренностях, стармех командует подать ему то то, то это, помощники и мотористы не бегут — летят исполнять. Я спросил, управимся ли за два часа, больше сроку нам не дано, стармех сперва страшенно покрыл небо и море, ветер и качку, потом сообщил, что умирать ему еще меньше хочется, чем мне, у меня один сынишка, а у него три дочери, и он собирается младшую, дошкольницу Верочку, при своей жизни выдать замуж. Я возвращаюсь в рубку.

— Может, аварийную радиограмму дадим? — спрашивает Поморный. — Хоть аварийную бы радиограммку…

— Успеется. — Я хлопаю его по плечу — он очень бледен, надо бы приободрить человека, — У других людей хватает сейчас своих забот, а у нас пока сносно.

Смешно, если вдуматься: Вася меньше моего плавал по морям, но в обстановке разбирался хорошо, мог бы запальчиво заспорить — нет, промолчал, даже повеселел, так подействовала моя уверенность. А я в сто глаз всматриваюсь, что вокруг, и сейчас иногда закрываю глаза и вижу до мелочей и тогдашнее небо, грозное, с низко бегущими темными тучами, и волны, уже не короткие, частые, отороченные белыми барашками, а длинные, стеной, с кипящими козырьками наверху, на добрый метр или два летящими впереди волны. И особенно запомнился мне грохот ветра, звук его трудно вам передать — и воет, и гремит, и свистит, и даже визжит, но только визгом оглушительней грома. А из рубки нос то где-то далеко внизу, как в пропасть рушится, то, когда судно взбирается на волну, поднимается так высоко, что надо на него задирать голову. Картина, короче. Ураган явственный, мне такие шторма, сверх всяких баллов, два раза приходилось испытывать в тропиках — и радости не было. Хорошо еще, что дело происходило не ночью, а под вечер и без дождя.

По карте севернее Фетлара имелось затишное местечко между ним и островом Унст, сам я здесь не бывал, но слышал, что наши там иногда укрывались. И в первые минуты, когда нас потащило течением и ветром, я надеялся, что туда и внесет, мы как раз в момент аварии выворачивались к тому проливу между островами. Но ветер потянул нас к западу.

Уже до мыса Фанзи-Несс осталось мили три, а от механиков по-прежнему нет сообщений о ликвидации аварии. Я вызвал стармеха к телефону:

— Даю еще пять минут, а после вынужден запросить помощи.

— Ладно — запросить помощи! — кричит стармех. — Мы, Виктор, еще погуляем этим летом в Сочи. Могу запустить двигатель, но только малым, поршень в цилиндре ходит неважно.

— Давай что можешь! Хотя бы две мили к северу пройти, Степаныч, там есть спокойный проливчик.

— Две мили пройдем, — пообещал он.

Мы не прошли обещанных двух миль. Вывернули судно на север, идти носом на волну, на восток, я не осмелился при аварийном двигателе, пришлось двигаться лагом — наперерез ветру. Уже впереди, всего лишь в миле, я завидел слева спасительное укрытие, когда в машинном отделении грохнуло. Я кинулся туда. Дым и копоть окутывали машины, механики и мотористы были в противогазах, а я едва не потерял сознания, чуть дохнул их воздуха. Что-то взорвалось в картере двигателя, и сорвавшейся люковой крышкой ранило моториста. Надо было бы его отнести в лазарет, но было не до переноски раненых, сам он запротестовал, когда его пытались поднять на руки. Я вызвал в машинное нашего врача, Марию Антоновну, до сих пор не понимаю, как эта хрупкая женщина в такую качку могла добраться с тяжелым чемоданчиком, но она добралась, и на нее первым делом напялили противогаз, чтоб она сама не отправилась на тот свет.

— Плохо, Виктор! — прокричал мне в маску стармех. — Боюсь, Сочи отменяются. Как наверху?

— Несет на скалу, — ответил я. — Буду просить помощи.

— Проси помощи, Виктор. И, прости, но сам уходи — не повернуться. Когда крышка над нашим гробом начнет захлопываться, дай знать, но раньше, всех чертей ради, не беспокой!

Тогда я послал в эфир аварийную радиограмму. Первым на нее откликнулся «Туруханск», старенький транспортный пароходик, он как раз в это время заворачивал с юга на спокойную западную сторону острова Мейнленд. Услышав наш призыв, он повернул назад и взял курс на север, к Фетлару. После него еще несколько кораблей сообщили, что, меняя курсы, спешат к нам на помощь. Начальник экспедиции Аникин радировал, что вызвал из Лервика литовского спасателя «Чурленис», спасатель зашел туда перед бурей подремонтироваться, но, когда разразился шторм, мигом привел себя в положение «товьсь» и стал ожидать аварийных команд.

Я сообщил экипажу о серьезности положения и порадовал, что к нам со всех сторон торопятся на выручку. Каждый знал свое место во время аварии, паники пока не было. В рубке находились я, первый помощник Веретенников, Вася Поморный. Нас снова сносило на скалу Фанзи-Несс, а недалеко от скалы, кабельтовых в полутора, из воды торчал камень — по всему, если бы даже скалу удалось миновать, об этот камень ударило бы обязательно. Опустилась ночь, я зажег все люстры и прожектора, но полной видимости они не обеспечивали. Говорят, на миру и смерть красна. На свету она, во всяком случае, легче, чем во тьме.

Мы уже были милях в полутора от мыса, когда темноту прорезали ходовые огни «Туруханска». Он зашел с левого борта, мы на ходу подали ему буксир при помощи линометательного ружья. Штука эта стреляет до четырехсот метров, выстрел был удачный — линь зацепился за мачту. Закрепив трос, «Туруханск» стал выходить вперед, чтоб потащить нас за собою. И как раз когда он выдвинулся мимо нас на полкорпуса, шальная волна завалила нас на него. Тяжкий удар носа «Бурана» снес на «Туруханске» шлюпку, помял всю кормовую надстройку, а у нас срезало начисто левый якорь. «Туруханск» радировал: «Получил серьезные повреждения, вынужден уходить, помощи оказать не могу». Вскоре он исчез в темноте. Радист прибежал с новой радиограммой, на этот раз от производственного рефрижератора «Янтарь»: «Держитесь, товарищи на «Буране», иду, сколько позволяют машина и буря». Я рассчитал, что до подхода «Янтаря» пройдет не меньше двух часов, а до скалы осталось с милю, то есть полчаса дрейфа, и приказал отдать оставшийся правый якорь, глубины здесь были около восьмидесяти метров. Вытравили все двенадцать смычек, триста метров тяжелой цепи опустились в пучину. Сказать вам по чести, я был абсолютно уверен, что такая тяжесть прочно удержит наш не так уж крупный корабль, именно потому и вел себя спокойно. При любом повороте дел, прикидывал я, на якоре мы продержимся до помощи. Минут эдак десять нас мотало и подбрасывало на якоре, а потом стало волочить вместе с ним. Якорь не держал — «Буран» опять понесло на скалу. И тут я почувствовал, что начинаю терять голову.

Мне трудно объяснить сегодня, что я тогда испытывал, в мозгу метались разные мысли, все появлялись разом, одновременно думалось о многом, а рассказывать — располагай их, пожалуйста, одну за другой, иначе сам запутаешься — и получается не так, как было. Так вот, главной, наверно, была такая: команды у тебя ровно сто человек, и все эти люди не отсиживаются, а работают, как черти, где им сейчас приказано работать, и каждый верит, что спасение их — в твоих надежных руках, ты обязательно все сделаешь для их спасения, так они верят, а вот сделал ли ты для их спасения, что мог, это неясно. Капитан на судне второй после бога, почему-то думал я, знаете, привяжется иногда какая-нибудь мысль, ни за что ее не выгонишь из головы, пока сама не уберется, капитан второй после бога, все думал я, а бога, естественно, нет, так кто же ты тогда на судне? А что я могу сделать, спрашивал я себя, нет, ты скажи, что я могу сделать, и бог, случалось, опростоволосивался, а я все-таки не бог, только капитан. И так эти дурацкие не к месту мысли толкались во мне, что я растерялся, стою и не знаю, куда кинуться, что предпринять. Вася Поморный признавался потом: «Смотреть на вас, Виктор Николаевич, было страшно, глаза пронзительные, каменное спокойствие на лице, хотелось мне, честно говоря, не то материться, не то кричать, а вы стоите рядом, приходилось сдерживаться», — так ему со стороны рисовалось мое состояние.