Знамя» - толстый литературный журнал, издающийся с 1931 года, в котором печатались корифеи советской литературы, а после 1985 г. произведения, во многом определившие лицо горбачёвской перестройки и гласности. Сегодня журнал стремится играть роль выставки достижений литературного хозяйства, публикуя не только признанных мастеров, но прозу и поэзию молодых писателей, которых критика называет будущим русской литературы. http://magazines.russ.ru/znamia/

В первом номере журнала “Знамя” за этот год напечатаны “Байки старой “Литературки” Владимира Радзишевского. Нам, бывшим “литгазетовцам”, видевшим и пережившим то, о чем пишет Радзишевский, улыбнуться бы, посмеяться вместе с ним, байки на то и рассчитаны, жанр несерьезный, а нам - не до смеха, у нас - горечь и недоумение.

Когда в 2004 году в “Знамени” была напечатана первая порция его “баек”, нынешняя “Литгазета” яростно на них набросилась, представив автора жалким подхалимом. Это была клевета. Радзишевский в редакции вел себя достойно. И мы, старые литгазетчики, были полностью солидарны с редакцией “Знамени”, показавшей некомпетентность такой критики и незнание реалий.

Но что произошло сейчас с Радзишевским, нам трудно понять. Ведь в своих “байках” он оскорбил память недавно умершего выдающегося человека, Виталия Александровича Сырокомского. Первый заместитель главного редактора Сырокомский сумел в тягостные брежневские времена, преследующие живую мысль, правдивое слово, создать газету, которой часто удавалось не отступать от правды. Помним, с каким невероятным трудом В.А. Сырокомский отстаивал и проводил в печать острейшие по тем временам материалы, за что в конце концов поплатился - был изгнан из газеты решением верховного руководства страны.

Под пером Радзишевского Виталий Александрович превратился в “собаку” главного редактора газеты Чаковского (так и названа байка о Сырокомском: “Была бы собака, а камень найдется”). Мелочная память мемуариста выхватила из прошлого какие-то малозначительные вещи. Например, как бурно отреагировал Сырокомский на то, что на этикетке молдавского коньяка нарисована кисть винограда, а не ветка, как было написано в чьей-то статье, или что он “буркает исподлобья, головы не поднимая”.

Виталий Александрович не отличался мягкостью натуры. Но “собакой главного”, как он представлен у Радзишевского, никогда не был. Запомнилось Радзишевскому, что Виталий Александрович не пришел на похороны Чаковского. Не пришел, как уверяет автор “баек”, потому что Чаковский не заступился за своего зама, когда его изгоняли из газеты по приказу ЦК. Но неужели Радзишевский забыл, что в это время Сырокомский лежал в больнице с тяжелым инсультом? А вот такую значительную вещь, как поведение Виталия Александровича, уже изгнанного из газеты, в те дни, когда Чаковского постигла трагедия - погибла его дочь, сочувствие, соболезнование, участие Сырокомского в похоронах мемуарист выпустил из виду. Странная избирательность памяти!

Вячеслав Басков, Александр Борин, Павел Волин, Геннадий Красухин,

Александр Левиков, Виталий Моев, Олег Мороз, Анатолий Рубинов

***

Хочу сердечно поблагодарить работников редколлегии за публикацию “случайных историй” Алексея Демченко “Ваше время и стекло” в январском номере. Стиль, язык, мироощущение этого автора - все прекрасно. Я рада, что вы нашли такого человека и опубликовали его прозу. Передайте ему мое восхищение. Это как глоток свежего воздуха.

Мне вообще нравится журнал “Знамя” и, в частности, за то, что он не боится печатать новых авторов. Я как-то нашла у вас стихи Бориса Рыжего и буквально заболела им. Живу в Литве, но достала его сборники стихов. Они меня тронули до глубины души.

Желаю Вам успешной работы, талантливых авторов.

Наталья Владимирова

Об авторе

| Александр Аркадьевич Долин переводит классическую японскую поэзию. Автор книг: Очерки современной японской поэзии (гэндайси). Л., “Наука”, 1984; Новая японская поэзия. М., “Наука”, 1990, и других. Живет в Японии.

Александр Долин

Тюльпановое дерево

Сосны на берегу

Симохама - песчаные дюны в семи километрах от центра Акиты. Берег Японского моря - бесконечные пустынные пляжи, уходящие на юг в сторону Хондзё и Сакаты. Рыбачья деревня вдоль приморского шоссе - невзрачные, выцветшие под солнцем и ветром домишки.

По обе стороны шоссе вдоль моря густо насажены местными жителями сосны - лесозащитная полоса, прикрывающая ухоженные рисовые чеки, аккуратные огороды и розарии в маленьких палисадниках. Деревья невысоки ростом, тщедушны, неказисты на вид. Многие, должно быть, неизлечимо больны - на них почти не осталось хвои. Все сосны, наклонившись в сторону берега градусов на тридцать, смотрят на восток. Их пригнули к земле зимние ураганы и снежные бури, налетающие с моря пять месяцев кряду. Никогда им не подняться: так и будут доживать свой век в низком поклоне. Но они стоят здесь и будут стоять еще долго, пока не высохнут на корню и не рухнут в песок. Тогда на смену им придут их потомки - чтобы защитить от ветра поля и сады, которые без сосен погибнут. Береговые сосны просто выполняют свой долг, честно и незаметно…

Тюльпановое дерево

Во второй декаде июня тюльпановое дерево за моим окном покрывается огромными светло-желтыми цветами в нежную бледно-зеленую полосу. Тюльпановое дерево из семейства магнолиевых, Liriodendron tulipifera, мой самый близкий друг в этом Богом забытом краю, где вот уже четвертое лето волею судеб я проживаю по адресу: Область Осеннее поле, речка Камелий, Дальние Камелиевые холмы. Именно так звучит почтовый адрес в буквальном переводе. До речки Камелий на машине десять минут, до Японского моря - двадцать. Но камелии здесь цветут только осенью, а с первым снегом в декабре опадают, хотя по всему тихоокеанскому побережью камелия - зимоцвет.

Тюльпановое дерево - японцы называют его “древо лилий” - с прошлого года еще больше выросло, широко раскинуло ветви с цветами, будто стараясь обнять мой балкон на втором этаже. Верхние ветви давно уже перекрыли навес и легли на скат крыши, образуя покатый свод над балконом. Листья большие, сочные, похожие в разворот на четырехпалую утиную лапу с перепонками.

По утрам воробьи щебечут наперебой, днем прилетает синица и устраивается на расстоянии вытянутой руки. Гостиная выходит на юг, и в солнечных лучах тени от листьев часов до трех пополудни мерно колышутся на светлом дощатом полу, сплетаются в замысловатых узорах.

Прошлой осенью тюльпановое дерево хотели спилить. Та же участь ожидала и его собратьев: молодой платан и три кипариса под западным окном, мелколиственный клен за окном спальни с востока, еще один большой клен у входной двери, тонкоствольный печальный инжир и рядом с ним - темно-багровый горный японский клен, что никогда не меняет окраски и не сбрасывает листву на зиму. А вдобавок несколько огромных криптомерий чуть поодаль. Безумный районный администратор, никогда, должно быть, не читавший о любви японцев к природе, решил расчистить территорию, утверждая, что деревья “заслоняют свет”. На стволы уже повязали под сруб красные ленты. Перед этим подосланные дровосеки умудрились тайком извести живую изгородь высотой в полтора человеческих роста вокруг палисадника. Вековые раскидистые деревья сакуры вдоль дороги, что проходит сразу за домом, обкорнали до неузнаваемости, так что от некоторых остались лишь обпиленные со всех сторон массивные столбы. Если бы не жалоба в областную управу, дом сейчас стоял бы, открытый солнцу и ветру на пустыре посреди гниющих пней.