— «Пойди и выпей море, Ксанф». Была такая пьеса — Эзоп говорит одному чудаку… Будто зависит от моего желания. Талант нам от рожденья дается, кума.

— Кум! Съешь мандарин.

— Отстань.

— Пойдем прогуляемся. Хоть на море поглядим.

— Да что сейчас за море? Ноябрьское море! Смешно.

— Пойдем в город.

— А там-то что? Ирке что-нибудь купить?

— И Ирке посмотрим.

Солнце уже немножко подсушило, но грязь теперь, видимо, до весны. Лев, раздраженный, хмуро глядел под ноги и односложно отвечал Марте.

Сценарий о склерозе не клеился. Все сводилось к описанию технологии операций при склерозе. Но совсем не это нужно было для научно-популярного кино. Да и не хотелось ему, чтоб обыватель, посмотрев фильм, бросился искать хирургов в надежде тотчас избавиться от недуга. Сказать людям, что склероз оперируется, — вызвать фанфарный гул в людских душах, и, как все фанфарное и фанфаронское, это быстро обратится в мыльный пузырь. И без того недумающее большинство болтает, будто медицина ничего не может. А бегут все равно к врачам. Сначала говорят, что только хирургия что-то может, а дальше наступает полное ее отрицание. И не понимают, что может медицина очень много, а вот понимает, знает мало. Лопнет пузырь, раздувшийся в их воображении, и бегут с выпученными глазами к экстрасенсам, ясновидцам — и вера бывает порой эффективнее знания.

Но как же сделать, чтоб было интересно, чтоб видели, как все в жизни интересно, как интересно многого не знать и узнавать, узнавать? Ведь только с незнанием связано поддерживающее нашу душу удивление. Но надо понимать, что ты не знаешь, а для этого надо много знать. (Вот он, круг: кошка, гоняющаяся за собственным хвостом. Зрительный образ. Как раз для кино.) Думать? Зачем? Зачем думать, когда можно прочесть? Как бы это поинтереснее показать, что все-таки и не зная можно многое уметь. Пусть думают, что интереснее. Ведь сила и интерес… вернее, интерес и сила медицины не в знании, а в умении. Неважно, что и почему болит, — важно, чтоб не болело. Больному неинтересно, что и почему болит, — больному надо, чтоб не болело. А умеем и не знаем — вот основа пустого суперменства. Что-то сродни спорту.

Лев остановился, будто увидел впереди что-то важное для себя. По кромке тротуара между деревьями медленно шел человек, останавливаясь через каждые десять — пятнадцать шагов.

— Видишь? Наш человек. Его уже пора оперировать.

— А что у него?

— «Что, что»! Живешь со мной уже столько лет, материал подбираешь, сценарии, статьи печатаешь, а все равно — «что да что?». Склероз у него — и никакой мой сценарий ему не поможет. А соперировать его я еще, пожалуй, могу.

— Ну и что?

— «Что, что»?! Что получится, не знаю. Посмотрим!

— Чего ты кричишь, во-первых? А во-вторых, ты так говоришь, будто он уже лег к тебе на стол.

— Я говорю про то, какие возможности у нас с ним есть. Пока есть.

— Товарищи! Я понимаю, ветераны и инвалиды одной из ведущих отраслей промышленности — наше святое и общее дело. Наша святая обязанность и общая забота — создать для них все условия. И построить им дом надо за городом, где много воздуха, тишина, птички… Одного нашего парка посреди города еще мало для…

— Не надо советов давать. По существу, пожалуйста.

— Я и не даю. Я говорю про больницу. Ведь ее надо полностью реконструировать, на что понадобится минимум два года. За такое время можно и новое типовое здание построить…

— Зачем так долго перестраивать? Быстрее управимся.

— Не управитесь. Чаяниям и надеждам я противопоставляю опыт пожилого человека. Я много строил и ремонтировал больницы — я знаю. Надо сделать большой зал — кино им надо показывать. Не понадобятся операционные — это целый этаж. Целый этаж очень серьезной перестройки, практически все снести и построить заново. А стены снести нельзя, потому что в них коммуникации. Что и говорить, ремонтировать и перестраивать значительно сложнее, чем строить заново. Мы знаем: сделать нового человека легче, чем вылечить.

— Посерьезней, посерьезней. Мы не для шуток собрались. У нас на это нет времени.

— За год через нашу больницу проходит около пятнадцати тысяч больных. Ну пусть треть больных из других районов. Но десять тысяч — наши! Наши, которые здесь живут, и некуда им деться. И никуда нам от этих цифр не деться. Их могут, конечно, увезти в далекие больницы других районов. А каково родственникам, которым надо навещать больных? Их же машиной «скорой помощи» возить туда не будут.

— Пожалуйста, без истерики и без кликушества.

— За десять лет через больницу прошло сто тысяч больных — треть населения нашего района. Район, где находятся крупные заводы, большое количество важных организаций, через который проходит одна из самых загруженных, одна из главных магистралей города. Из пятидесяти тысяч больных других районов многие попали к нам из-за травм, полученных на этой оживленной магистрали. За десять лет работы в этой больнице, где нет ни научных институтов, ни учебных клиник, разработано и взято на вооружение много новых методик лечения и операций, что говорит о большом и разнообразном клиническом материале. Новые операции разрабатываются в хирургических отделениях, что позволило нашим врачам обобщить опыт в тридцати пяти статьях, которые не просто написаны, но и увидели свет, и не где-нибудь, на каких-то узких совещаниях или в маленьких ведомственных сборниках, а напечатаны в самых что ни на есть центральных медицинских журналах. Были защищены — не только написаны, а защищены и утверждены как важные и нужные достижения не только практики, но и науки — четыре диссертации. В конце концов, повышенные обязательства больницы в социалистическом соревновании включены в общие обязательства района. Эти обязательства приняты, сочтены нужными, полезными, и район создал все условия для их выполнения, они вошли составной частью в достижения города и страны…

— Спасибо. Нам ясна ваша позиция. Все ваши доводы имеют резоны, но надо было их выдвигать, когда приезжала комиссия, когда этот вопрос только обсуждался. Теперь все обсуждено, и решение принято на высшем уровне. Что ж вы молчали, когда к вам приезжали?

— А кто нам сказал, что комиссия решала именно этот вопрос? Приехали, посмотрели, похвалили, сказали, что им все понравилось. Цели комиссии, как бывает нередко, таинственны. Если б мы знали!.. Если б мы знали, что парк понравился! Да им бы ничего не понравилось! Мы бы и парк…

— Вот потому-то вы и не знали, зачем приезжала комиссия. (Общий смех.) А что нам скажет сторона, заинтересованная в обратном? Что скажут представители профсоюза?

— Нам действительно понравилось все, что мы увидели в больнице. Парк, конечно, хорош для наших целей. Но работы здесь много, очень много. Конечно, надо строить и хороший кинозал и хорошую столовую типа кафе. Это все можно сделать на этаже, где располагаются операционные. Правда, переборки там убирать трудно, а может, и невозможно. Кроме того, нам нужно место для бассейна — и у нас много людей, страдающих различными болезнями позвоночника, и им необходимо лечебное плавание… Да и помещений у них маловато…

— А вы почему недостаточно четко изложили свои сомнения?

— Нас просили посмотреть и высказать свои соображения о том, что необходимо для перестройки. Мы думали, что вопрос этот уже решен. Кроме того, неясно, что делать с нашим помещением, кому его передавать? У нас в районе больниц достаточно, больше не нужно. Здесь помещение меньше, но территория действительно лучше. Мы в сомнениях, но члены комитета наших ветеранов настаивают из-за территории парка. А мы не знаем… Мы думали…

— Все думали, и никто ничего не знал. Плохо работаете, товарищи. Надо знать, что делается, что говорите. Так в чем плюсы этого места для дома ветеранов?

— Преимущество в территории. Парк! Но, конечно, само помещение у нас больше…

— Я ж говорю, что наша больница им не подходит…

— Вы свое сказали и, пожалуйста, не мешайте работать. На сегодняшний день решение принято, из этого надо исходить. Но решение поспешное, непродуманное. Не собираться же нам второй раз?.. Мы должны искать пути для того, чтобы меньше было ущерба общему делу. Мы должны думать, какие перестройки будут наиболее выгодны городу… А вы, товарищи, вопрос не подготовили.