Над дачным кооперативом «Иня» синело безоблачное небо. Сентябрь уже начал золотить листья березок, но солнце еще грело так, что Слава Голубев в одной рубашке с засученными рукавами не чувствовал осени. Зажав под мышкой палку с бланками протоколов, он бродил по тропинкам между дачными теремками. Возле некоторых участков останавливался. Будто от нечего делать, рассматривал пожелтевшие шапки подсолнухов или дозревающие на грядках огромные тыквы и шел дальше.

Дачники, пользуясь установившейся погодой, как муравьи, копошились на своих участках. В основном это были пенсионеры и дети. Начав обход с противоположного от дачи Головчанского края кооператива, Голубев постепенно пробрался по дачному лабиринту к недостроенному двухэтажному терему, вроде как осиротевшему без хозяина. На участке Головчанских зеленели несколько маленьких грядок. Одна из них выделялась лопушистой свекольной ботвой. Слава отметил, что на других участках свекла росла не так буйно, и перешел к даче Тумановых. Здесь свекольник тоже тянулся из земли во всю мощь. У недостроенной дачки, наискосок от Тумановых, где в роковую для Головчанского ночь укрывались от дождя мальчишки, свекольная ботва была наполовину реже, а вот у домика, что находился напротив Головчанских, широкая грядка дыбилась свекольником прямо как в джунглях. Рядом с грядкой на опрокинутом набок табурете сидела дородная пожилая женщина в новеньком черном халате и перебирала крупные луковицы. У ее ног на корточках ковырялся в земле розовощекий малыш.

Голубев подошел к ним и облокотился на штакетник. Вроде из чистого любопытства спросил:

— Хороший лучок, а?..

— Ничего, зимой с голоду не умрем, если соль будет, — не отрываясь от дела, иронично откликнулась женщина.

— Это точно! — подхватил Слава. — Вот еще, говорят, на Руси было время, когда семь лет кряду мак не рождался, а с голоду тоже не умирали.

Женщина с интересом посмотрела на бойкого собеседника. Тыльной стороной ладони поправила выбившуюся из-под платка седую прядь волос и усмехнулась:

— Чо, на закуску хочешь луковицу выпросить?

Слава расплылся в улыбке:

— Нет, я не закусываю. Я отдыхаю.

— Ну-ну…

— И свекла у вас со сказочную репку, которую дед с бабкой вытянуть не могли. — Голубев кивнул на соседнюю дачку. — А вон у тех хозяев, как говорится, на корню зачахла…

— Корнеед у нас тут свеклу губит. В прошлом году почти совсем не выросла, а ноне перед посадкой подержала семена месяц в ядохимикате, так они хорошо силу взяли и поперла свеколка в рост как на дрожжах, — охотно разговорилась женщина.

— Гранозанчик применяли?

— Не знаю, милок, как та отрава называется. Розовый такой порошочек, вроде бы маслянистый чуток. Для человеческой жизни опасный, а овощу, видишь, на пользу идет.

— В магазине купили?

— Такой яд в магазинах не продают. — Женщина показала рукой на дачу Головчанских. — Софья Георгиевна, спасибо ей, выручила.

— Вы знаете Софью Георгиевну?

— Еще бы мне не знать! Русланчик их, считай, на моих руках вырос.

Голубев показал кончик языка заинтересованно поднявшему голову малышу.

— А это чей такой славный карапуз?

— Это собственный внучек Славик.

— О-о! Тезка мой. Хорошим человеком вырастет!

— Если в родителей удастся…

Через несколько минут Голубев узнал, что зовут женщину Евдокией Федоровной, фамилия Демина, что ей уже шестьдесят и живет она вдвоем со стариком, который пятый год как на пенсии. Головчанских знает давно. До нынешнего года была у них нянькой и домработницей, за что Головчанские платили каждый месяц по пятьдесят рублей. И Александр Васильевич, и Софья Георгиевна полностью доверяли Евдокии Федоровне. Когда Русланчику исполнилось четыре годика, родители два раза оставляли его с Евдокией Федоровной на целый месяц. Сами уезжали к морю отдыхать. Вернее, к морю ездил Александр Васильевич, а Софья Георгиевна — в санаторий. Последний год Евдокия Федоровна стала нянчиться со своим внуком Славиком, и Головчанские очень жалели, что потеряли добросовестную помощницу.

Голубев поинтересовался, как Головчанские жили между собой. Не ссорились? Евдокия Федоровна вздохнула:

— А чо им, милок, было ссориться. Александр Васильевич зарабатывал хорошо, а когда в доме достаток, считай, ссориться не из-за чего. Иной раз, бывало, и подуются друг на дружку, зато после ласковей между собой становились. Знаешь, как в пословице: милые бранятся — только тешатся. Софья Георгиевна здоровьем слаба. Больше все с книжечкой в руках на диване полеживала, но Александр Васильевич ее не обижал.

— А она его? — спросил Слава.

— Иной раз недовольство высказывала: почему, мол, с работы поздно являешься? Так это понятно — больные жены всегда здоровых мужей ревнуют. — Евдокия Федоровна покосилась на дачу Тумановых. — Надо ж такому сокрушительному несчастью случиться… Ой, не приведи господь самому лютому врагу такое горюшко. Я, признаться, в свидетелях чуть не очутилась, когда прокуроры да следователи в кооператив понаехали. Старик Пятенков принялся было мне новость сообщать, а милицейский товарищ — тут как тут!.. Ладно, отбоярилась, мол, хата моя с краю — ничего не знаю, а то по судам бы, наверное, затаскали. Ой, ой, ой, что ж это получилось…

— И правда, как могло такое случиться?.. — сожалеючи спросил Голубев.

— Ума не приложу, милок. В пятницу вечером видала Александра Васильевича на его даче. Здоровый, бодрый был. Строителям своим за какую-то, видать, оплошку хвоста накрутил. Те даже обиделись, работу бросили… Потом со стариком Пятенковым на крылечке долго сидел, о чем-то беседовал… Между нами, думаю, не выпивоха ли Максим Маркович подсуропил Александру Васильевичу чего ядовитого?.. Сам-то, слыхала, на днях хлебнул какой-то отравы и теперь в больнице на лечении отлеживается.

— Вы, тетя Дуся, с пятницы на субботу здесь, на даче, ночевали? — совсем по-домашнему обратился к Деминой Слава.

— Нет, милок. Погода к вечеру стала портиться, и я домой, в райцентр, ушла. В субботу, когда дождик поутих, только-только сюда заявилась — милиция нагрянула…

— А вообще, тетя Дуся, в пятницу вечером много дачников было в кооперативе?

— Приближающаяся непогода в тот вечер отпугнула людей. Из моих соседей, считай, одна Надя Туманова на грядках ковырялась, помидоры да лук убирала.

Слава глянул на черный халат Евдокии Федоровны и скороговоркой опять спросил:

— Тетя Дуся, а в чем Надя одета была?

— Кажись, в медицинском старом халатике. Она завсегда его тут надевает.

— А в черной одежде не видели в тот вечер женщину?

Демина трубочкой свела поблекшие губы:

— Я сама в черном хожу. Чего милок, одежда-то заинтересовала?..

Голубев, будто не услышав вопроса, кивнул в сторону недостроенной соседней дачки:

— А это чей терем-теремок?

— Огнянниковой Ани. В прошлом году еще начала строить, да нелегко одинокой женщине такое дело поднять. У меня старик и с топором, и с молотком управляется, однако ж здорово намаялись, пока под крышу дачку подвели. — Демина принялась очищать с рук засохшую землю. — Помешались умом люди нынче на дачках. Пенсионерам, понятно, одно удовольствие здесь ковыряться, а кто работает на производстве, тем туго приходится. Вечерами, второпях сюда прибегают. Вот та же Огнянникова охотку сорвала, теперь покупателя ищет.

— Поэтому и за овощами не ухаживает?

— Говорю, милок, корнеед тут овощи уничтожает. Весной-то предлагала Ане подержать свекольные семена в порошке. Отказалась, мол, как бы не отравиться такими овощами. Видать, побоялась, что порошок мне Софья Георгиевна дала, с которой у Ани дружбы нет.

— Почему они не дружат?

— Трудно их понять… Софья Георгиевна как-то жаловалась, будто Огнянникова про них нехорошие слухи распускает, мол, не по карману живут. Я спросила Аню: «Чо ты, голубушка, обижаешь Головчанских?» Вот, мол, такие и такие слухи ходят… Аня засмеялась: «Не в слухах, теть Дусь, дело. Ревнует Софья Георгиевна своего Сашеньку ко мне, а, между нами говоря, он мне нисколечко не нужен. Что уж я, богом обиженная, что ли, чтобы с женатиком связываться? Мне, если надо, холостые женихи найдутся». Оно и правда. Аня красивая женщина, простецкая. Мы и знакомы-то всего ничего, дачки вот рядом, а она как родня. Детишек любит. То конфет дорогих Славику принесет, то фруктов лакомых достанет. И хотя бы копеечку с нас взяла! Станешь расплачиваться — ни в какую не берет.