Позвонила Поля Неверова. Голос у нее нежный, приветливый. Слушая ее веселую болтовню, я вспоминаю ее губы, полноватую фигуру. В ее лице есть что-то азиатское: миндалевидные светлые глаза, маленький нос, скуластые щеки с мелкими рыжими веснушками. Полина не была красавицей, у нее толстые ноги, почти отсутствует талия. И все равно в ней было что-то привлекательное. Звонила она мне не чаще чем раз в месяц. Замужем она не была. Еще студенткой познакомилась со старшекурсником, вместе с ним была в стройотряде. Закрутилась у них бешеная полевая любовь, Полина забеременела. Парень обещал жениться, просил сохранить ребенка. А когда вернулись в Ленинград, стал сторониться ее, вилять, хитрить. И в конце концов выяснилось, что у него в провинции есть жена и дочь. Полина сделала аборт и окончательно порвала с парнем, который был только этому рад. У Полины Неверовой остался горький осадок от этой первой неудачной любви, больше она замуж не стремилась. Закончила медицинский институт и стала работать в районной поликлинике.
В поликлинике Полину уважали, она считалась лучшим участковым врачом. Она рассказывала, что с детства мечтала об этой профессии. У нее отец и мать тоже врачи, только в другом городе живут, кажется, в Кингисеппе. Мне с Полиной было спокойно, она рассказывала случаи из своей медицинской практики, выслушивала и простукивала меня, заставляла принимать аллохол от холецистита, составляла диету.
Хотя Полина по телефону и говорила на отвлеченные темы, я понял, что она хочет встретиться. Она спросила о моем здоровье, и тут я допустил тактическую ошибку, сказав, что в последнее время ноет печень, Полина тут же заявила, что в семь часов вечера будет у меня, судя по всему, началось весеннее обострение.
Ну почему мы, мужчины, так странно устроены? Оля Журавлева последнее время была для меня всем, а вот стоило позвонить Полине, и я дрогнул. Угрызений совести я не чувствовал: с Полиной у нас были такие отношения, что я мог ей честно рассказать о своем чувстве к Оле. Она мне тоже рассказывала о своих редких романах. Как врач, она подходила к вопросам любви с медицинской точки зрения. Могла спокойно рассуждать о физиологии мужчины и женщины, о культуре половых отношений. Рассказала, как чуть было не вышла за рентгенолога замуж — познакомилась с ним на юге в санатории, — но потом раздумала, потому что он оказался облученным и наследственность могла быть нездоровой, а она, слава богу, насмотрелась на дефективных детей…
И все-таки, шагая пешком к своему дому, я был недоволен собой: не стоило бы сегодня с Полиной встречаться! Вольно или невольно, но я пошел у нее на поводу. Не мое же это желание, а ее! Конечно, встреча с ней сулила приятные минуты… Я стал убеждать себя, что мы с Полиной друзья, вспомнил, как мы с ней договаривались, что при любых жизненных ситуациях не порвем. Я не думаю, чтобы это было всерьез, но мы даже обговорили такую возможность: если рано или поздно обзаведемся семьями, все равно хоть изредка да будем встречаться. О том, что мы могли бы пожениться, почему-то между нами никогда разговоров не было.
Когда я почувствовал, что моя жена Оля Первая начала мне изменять, я много раздумывал над понятием «измена». И пытался оправдать жену. Если ей захотелось быть с другим мужчиной, рассуждал я, значит, я ей надоел. С другим ей лучше. Во имя чего же она должна отказываться от того, что лучше? Во имя того, кто для нее хуже?.. Я ставил себя на место жены — я ей не изменял тогда, — но представить себя на месте женщины было довольно трудно. Как бы то ни было, я Оле не устраивал скандалов, старался не думать о том, что она встречается с кем-то. А себя при желании всегда можно убедить в том, что белое — это черное и наоборот.
Помню, когда я был молод, то мужей, которым изменяют жены, считал дураками, которые дальше своего носа ничего не видят… Оказавшись сам в их роли, я круто изменил мнение об обманутых мужьях, себя мне дураком считать не хотелось… Они не были дураками — дураки бешено ревновали, избивали своих жен, преследовали их. И как итог таких отношений был скандальный развод. Жена начинала люто ненавидеть своего мужа и уходила от него. Ее собственная вина бледнела в ее глазах по сравнению с ревностью ненавистного мужа. Жене свойственно все равно считать себя жертвой, даже когда и слепому очевидно, что эта жертва — муж. Те же, кто не хотел разрушать семью, не устраивали скандалов женам, не отталкивали их от себя, а тонко вели свою политику, которая, как правило, увенчивалась успехом: жена расставалась с любовником, возвращалась в семью. Конечно, нужно обладать холодным разумом, чтобы все видеть, знать и делать вид, что ничего не случилось. Нужен еще железный характер, умение управлять своими чувствами.
Почему я способен любить Олю — мне хотелось в это верить — и вместе с тем желать Полину? Это что, раздвоение личности или в наших генах заложено многоженство? Оля далеко, а Полина едет ко мне… Уже тогда я смутно подозревал, что женщины с Олиными достоинствами и темпераментом не могут принадлежать одному мужчине.
Уже сам факт, что Полина едет ко мне, думает о том, что должно произойти между нами, хочет меня, — волновал меня. И если бы даже вдруг с неба сейчас свалилась ко мне Оля, я был бы не обрадован, а, скорее, разочарован. Потому что все мое существо в эту минуту тянулось к Полине, будто по телефонным проводам, передался мне заряд ее желания…
Хорошо ли я поступаю по отношению к Оле Второй? И нужна ли ей моя верность? Как-то она откровенно призналась, что не изменяет мне не потому, что ее мучила бы после этого совесть, а просто другой мужчина не вызывает в ней ответного желания, не нужен он ей.
Мужчина, видно, устроен иначе: он даже мысли не хочет допустить, что принадлежащая ему женщина может быть с другим, сам же легко изменяет ей… Разумеется, это относится не ко всем мужчинам. Анатолий Остряков не такой. Кроме жены Риты для него не существует другой женщины. А я, видно, иной. Люблю Олю, а спешу на встречу с Полиной, которая, если уж говорить по совести, ни в какое сравнение не идет с Олей.
Господь бог наделил Олю Журавлеву таким сильным женским началом, что редкий мужчина этого не ощущал. Она притягивала к себе, даже не желая этого. Только теперь я понял ее Генриха: он был мужчиной-собственником и интуитивно почувствовал, что ему придется драться со всем миром за право владеть Олей. И он испугался этого, отступил, а когда наконец решился, было поздно — Оля отвернулась от него. Женщины могут сквозь пальцы смотреть на измены своих мужчин, но никогда не прощают им трусости и слабости.
Когда я в шесть выходил из института, сверкали стекла в витринах, никелированные бамперы машин, на шумных с большим движением улицах выхлопные газы, гарь забивали все доступные запахи весны. Я шел в толпе прохожих и был один на один со своими мыслями. Поэтому, наверное, я не сразу заметил, что в городе что-то изменилось: стало сумрачно и вроде бы прохладнее, сверху пришел негромкий добродушный грохот, будто кто-то огромный в тяжелых башмаках пробежал по железной крыше. В лицо неожиданно ударил упругий свежий ветер, в домах захлопали открытые форточки. То ли произошел перепад давления, то ли еще какое-нибудь странное атмосферное явление, только я вдруг оказался будто в вакууме: не слышно ни звука, движение вокруг замедлилось, машины на проезжей части смазались, расплылись… И тут же все кончилось: в уши ворвался оглушительный грохот, на квадратных стеклах современного железобетонного здания полыхнуло зеленоватым светом, в следующую секунду по голове, плечам защелкали редкие крупные капли.
Первый весенний гром с молнией. Грохот не умолкал, капли растягивались перед моим лицом в длинные серебристые пунктирные нити, асфальт под ногами потемнел, на нем заплясали серебристые на тоненьких ножках фонтанчики. Все кругом наполнилось дробным мелодичным гулом, это капли ударялись в крыши зданий, верх автомашин и троллейбусов, в заблестевшие стекла. Ожили, закашляли, прочищая цинковое горло, водосточные трубы. Мне даже показалось, что я заметил, как зашевелились на стыках колена. Широкий раструб, распахнувший белую пасть у самого тротуара, вдруг закряхтел, поднатужился и с характерным звуком выплюнул под ноги прохожих струю воды, перемешанную со съежившимися, ржавыми прошлогодними листьями.