Могуч был Куцый, пастушеская овчарка. От тяжелого загривка по хребту легла темная полоса, что по приметам знатоков свидетельствовало о его достоинствах. Хвоста Куцый лишился щенком: влез в драку, хвост порвали, остался мохнатый торчок.

В августе, вечером, когда над предгорной равниной лежали облака, легкие, как руно, подбежал к юрте «газик». Куцый равнодушно поглядел, как выбирается из «газика» грузный человек, как вытирает платком бритую голову и пыльное лицо, и пустился краем отары, поторапливая овец. Стучал движок насоса, над цементным бруском колоды стояли кони. Они уж напились, сейчас Даулет крикнет Куцему: «Пускай овец!» — пес отсечет от отары первую группу и погонит поить.

В темноте, обходя отару, Куцый встретил Даулета и бритоголового. Пошел следом. Отворачивал голову, когда по носу скользнет расплетавшийся в воздухе, как пряжа, машинный запах бритоголового.

— Лучше бы тебе первую зимовку провести в предгорьях, — говорил бритоголовый.

— В горах больше кормов.

— Оно так… Всякий хочет продержать отару на хороших травах, иначе будет слабый приплод. Однако у нас сорок старших чабанов, а лишь один твой отец зимовал в горах.

— В горах отцовские кошары, он сам сложил, крепкие, из камня. Меня переживут и внукам останутся. Куцый будет со мной.

Услышав свою кличку, Куцый легонько рявкнул: я здесь, дескать.

— А кто с тобой пойдет в горы?

— Старшим помощником будет мой брат, а младшим — жена.

— Что тебе тогда отец шепнул… как вручал пастушескую палку?

— Сказал: «Не падай с коня, сынок».

— Всё тут против тебя, — сказал бритоголовый. Дыхание у него было тяжелое. — Тебе едва перевалило за двадцать. Первая самостоятельная зимовка. Помощникам годов не больше твоего. Одно за тебя: провел с отцом пять зимовок. А мало кто до тебя выдерживал с ним больше одной-двух зимовок: уходили. Да, вот еще довод за тебя — Куцый. — Бритоголовый оглянулся, хохотнул: — Ладно, Куцый перевесил.

— Что, Куцый, — сказал Даулет в конце сентября, когда они покидали летовку, — пойдем во впадину Карагие?

Юрта была разобрана, кошмы, связки жердей, утварь были погружены в кузов машины.

— Вроде не надо бы нынче туда, в позапрошлом году пасли там… — продолжал Даулет. — Отец берег впадину. Нельзя каждый год там пасти: выбьют траву овцы, и пропало хорошее место.

Куцый похлопал обрубком хвоста по земле. Старый Кашкарбай тоже на досуге дружески говорил с псом.

— Да ведь нынче была засуха, а в Карагие трава хорошая… и до гор близко… до зимовок, стало быть.

Пригнали отару во впадину, и тут счастье Куцему: седой человек привез Черноголового.

— Авось, ребята, поможет вам мой шалопут, — сказал седой, — сейчас страда.

Работали люди сутками, не раздеваясь, и псы с ними работали. Черноголовый отлеживался, набегавшись, с места его не сгонишь. Даулет дивился: «В Австралии, я читал, также вот чабанские собаки берут себе выходной. Через день работают».

Подбегал Куцый, ложился возле Черноголового, виновато поглядывал на него. Дескать, понимаю, измучен ты, непривычный… пасем и тут же делим отару на группы.

Куцый, полежав так и выразив свое понимание, поднимался и убегал. Делить отару дело долгое, гонялись за каждой овцой, а их сотни и сотни.

С беспокойством Куцый вскидывал голову и глядел, когда сквозь галдеж, дробный топот отары, сквозь шорохи сухих трав и посвист ветра улавливал шум мотора — не седой ли едет на своей летучке за Черноголовым? Между тем побыть с Черноголовым удавалось не часто (славные два дня провели они в поселке, когда Куцего Даулет брал с собой на похороны отца). Работы не убывало, ночи сливались в одну холодную ветреную ночь, дни — в долгий день с низким небом. Впереди был перегон на зимовку. Погонят группами: сперва молодняк, за ним овец, выделенных на мясо, в третьей группе — овцематок, в четвертой — взрослых валухов.

Седой не приехал за Черноголовым — увозили пса вместе с матерью Даулета и его ребятишками.

Даулет бросил кусок рафинада, подманивая Черноголового. Одновременно с Черноголовым к белому кубику рафинада подскочил красный пес. Столкнулись псы, зарычали. Отступил было Черноголовый, но подскочил Куцый, отшвырнул красного пса. Черноголовый не спеша поднял сахар, раскусил его, половинку выплюнул и попятился, взглянув на Куцего: дескать, угощайся.

…Покатила машина. Бежал рядом с ней Куцый, а сверху через борт глядел Черноголовый, повизгивал.

На перевале Куцый отстал. Поглядел, помаргивая, вслед машине и потрусил вниз, в долину. На днище ее темнело пятно отары. Катились по краю пятна два пестрых комочка, то были овчарки. Вышел из юрты Даулет, в руке у него блеснуло, укололо лучиком глаза: солнце отразилось в стертых удилах.

Благополучно зимовала отара. Стояли тихие дни, чисто было небо над долиной.

Куцый занимал пост в отдалении — так, чтобы видеть всю отару целиком и видеть чабана. Видеть чабана — первая обязанность Куцего: он может понадобиться каждую минуту.

Похаживал Куцый, глядел, как овцы разрыхляют копытами снег. Морды у овец остроносые, губы тонкие, животным легко обкусывать лежащую, придавленную снегом траву.

Особенные заботы доставляли Куцему белый баран и две его приятельницы, что неотвязно следовали за ним. Эту троицу объединяла жадность: им постоянно казалось, что самая вкусная трава там, где их нет. Они отходили в сторону, начинали было щипать траву, но тут баран высматривал вдали торчащую из снега ветку и устремлялся к ней. Овцы бежали следом. Тотчас в отаре находились завистники, которые с блеянием бросались следом за Троицей-Завидущие-Глаза. Куцый терпел две-три такие перебежки, затем срывался с места и лаял. Часть овец послушно возвращалась к отаре. Троица бросалась бежать дальше, по глупости надеясь скрыться из глаз. Куцый догонял их, рявкал и, если они продолжали бежать, хватал барана за заднюю ногу. Боль заставляла барана подчиняться. Овец, его подружек, Куцый также хватал за ноги, но выходило так, что он не смыкал челюстей, то есть не кусал овец. Куцый опасался наказывать их всерьез: суягные.

К вечеру отара возвращалась на зимовку. Овец загоняли в кошару. Чабаны кормили псов, затем Куцый обходил зимовку и забирался в нору, вырытую в стоге сена. Сквозь настороженную дрему он слышал голоса чабанов и музыку транзистора, писк мыши в стоге, крик вороны, что одиноко летела в холодных сумерках.

Морозы сменились снегопадами.

Стало голодно волкам в степи.

Двое серых зверей начали появляться вблизи отары средь бела дня. Захлебывались лаем псы, метались, расшвыривали снег задними лапами. Даулет стрелял из ружья, исчезали серые звери, будто уходили в снега.

Раз от разу наглее становились волки. Видно, выловили и сожрали всех лис в окрестностях, видно, от охоты на мышей было мало проку. Уж не отгонял их выстрел, маячили звери на ближнем склоне. Один из них был темнее обычного, казался черным. Был умысел в их частных появлениях — звери надеялись, что отара в панике распадется, кинется в разные стороны, и здесь только хватай. Бурлила отара в страхе, но метались псы, сбивая ее и удерживая.

В солнечный день отара паслась на изрезанном, с ямами, хребте. Брат и жена Даулета остались на зимовке — еду готовить, в овчарне клетки для ягнят чинить. Чабану приходилось часто перемещаться — один с отарой, а она двигается при пастьбе.

Куцый в тот день забегался. Невысокие бугры мешали видеть всю отару, чем пользовалась Троица-Завидущие-Глаза. Кроме них, находилось немало охотников удрать в одиночку.

Куцый поднимался по склону бугра и увидел внизу за бугром волка.

Куцый вскинулся, зарычал, предупреждая псов и чабана об опасности. Прижал уши и медленно пошел на зверя.