Дикая зима, бескунак небывалый! Жались псы к юрте, засыпало их с головой. Барахтались псы, как всплывая. Овцы в овчарне блеяли. В середине ночи, когда юрта была засыпана на две трети, люди проснулись — их разбудил шум в овчарне. Куцый слышал, как люди пытались выбраться через дверь. Он тянулся, держась лапами за край дымового отверстия, лаял. Его услышали, поняли, что юрта скоро будет завалена с верхом. Вспучился круг кошмы, закрывавший дымовое отверстие, показалась голова Даулета, а там и он сам. Следом выбрался и брат с лопатой.

Захлебываясь ветром, Даулет прокричал брату:

— Отгребай от кошары! Сколько хватит сил, отгребай! Я в поселок.

Позже Даулет говорил, что не дошел бы он до поселка, не выведи его Куцый на равнину через неведомый Даулету проход в горах (сколько он потом ни искал тот проход, не нашел). Рассказывал, как его, обессиленного, ослепленного снегом, Куцый гнал и гнал вверх, будто овцу, ударами головы, как вдруг покатился он вниз, зарылся в снег, а когда Куцый помог ему выбраться, он понял, что очутился на равнине, здесь было тише: хребет прикрывал от снежных, кативших в небе валов.

Даулет недолго бил в дверь. Загорелся свет в мутных, заваленных по переплеты рам окнах. Открыл бритоголовый, глядел, не узнавая Даулета в этом залепленном снегом человеке. Даулет шагнул в коридор, а Куцый развернулся, прыгнул через верх штакетника и вмиг был в закрытом тополями дворе.

Ударил в дверь сарая, так что брякнула щеколда. В ужасе взвыл, шарахнулся за дверью Черноголовый. Куцый издал насмешливо-ласковое урчание — что ты, дескать, меня за волка принимаешь, дурачок?.. В радости Черноголовый подскочил к двери, заскулил, завозился. Куцый, держа нос у щели, шевелил обрубком хвоста и отвечал ему хриплым урчанием.

Так стояли псы, с нежностью дыша друг другу в нос. Фыркал, встряхивал головой Куцый, когда в ноздри ему попадал снег.

На другой улице поселка взвизгнула, задохнулась в смертельном крике собака. Всполошенно, в страхе заголосили собаки по всему поселку, ветер гасил их голоса. Вскинулся, залаял Черноголовый — громко, с вызовом, рядом с Куцым он не знал страха. Сердито заурчал Куцый: дескать, не мешай; стоял, слушал, как волнами катился по окраине поселка остервенелый собачий лай — уходили волки.

Куцый извиняюще пробурчал — мне, мол, пора. Черноголовый по-щенячьи, обиженно, заскулил ему вслед.

На улице Куцый догнал Даулета и бритоголового.

Двух часов не прошло, как вышел из поселка тягач. Даулет — в кабине, Куцый — в огромных санях, среди тюков прессованного сена.

Не прошел трактор, в бессилии рычал, зарывшись в снежный холм где-то в предгорьях.

Через двое суток вернулись Даулет и Куцый на зимовку с вертолетами. Тут бритоголовый понял, что был у Даулета свой прицел, когда он упросил загрузить вертолеты сеном и гранулированными кормами: молодой чабан отказался вывозить отару.

Вход в кошару был откопан. Пар, пропитанный дыханием сотен овец, подхватывал, глотал ветер.

Куцый держался подальше от Даулета, готовый броситься бежать при первой попытке схватить его и вновь засунуть в гремящее нутро вертолета.

— Я отвечаю за отару как председатель колхоза, — недобро говорил бритоголовый.

— Скоро окот, нельзя маток трясти.

— А потеряешь их — это как?

— Одну овцу потерял за зиму, волк зарезал.

— Я тебе приказываю грузить овец в вертолеты.

— Извините, ага, с места не сдвинусь. Вижу, что сберегу отару.

Улетели вертолеты. Еще четыре дня пометался бескунак в горах и укатил белым зверем, утащил искристый хвост позёмки.

Выждал Даулет неделю-другую. Постоял однажды утром, послушал, как стучат копытца по деревянным щитам, которыми накрывали земляной пол овчарни, как хрустят овцы сеном. Сказал брату и жене:

— Вернусь, станем двигаться к месту окота. Поеду мириться с председателем, умелых сакманщиков просить.

Оседлал коня Даулет, уехал. Куцый ускользнул с зимовки. Обогнал хозяина, выскочил на него из балки, замер.

— Ишь волю взял, никого не спрашивается! — засмеялся Даулет. — Разве сейчас время по гостям?

Куцый отстал от Даулета на въезде в поселок, где бульдозер пробивал проход в снегу; проделал недолгий путь огородами и увидел Черноголового на плоской крыше сарая.

По склону сугроба Куцый поднялся на крышу дома. Стали псы друг против друга, оба широкие в груди, оба черноголовые, с могучими лапами.

Куцый схватил старый ватник, лежавший у трубы, потащил. Черноголовый догнал его, вцепился в другую полу. Зарычали псы в притворной злобе, прижали уши, завертелись бешено, мелькая белым подвесом, длинной шерстью на задних ногах. Сахарно белели зубы в красных горячих пастях. Паутинкой блестела слюна на шерсти.

С треском разорвался ватник. Куцый, отлетая, ударился о шест телевизионной антенны, так что струнами загудели растяжки, скатился по отвесу сугроба. Прыгнул за ним Черноголовый, выхватил у него лохмотья, запетлял по белой целине огорода, увертываясь.

И лето и зиму чабан в степи, побыть в поселке для него праздник. Праздник начинается с бани.

Куцый и Черноголовый притрусили за чабаном к бане. Черноголовый, желая показать, что он в поселке всюду свой и что Куцый всюду вхож с ним, отворил дверь ударом лапы, и псы очутились в предбаннике. Банщик крикнул:

— Не лето, двери-то держать нараспашку!..

Куцый, растерявшись и оробев, ведь он был степной пес, последовал за Черноголовым. Банщик сходил закрыл двери, посчитав, что их оставил открытыми Даулет, и продолжал обсуждать с ним поселковые новости.

Тем временем он достал из тумбочки два веника, с шуршанием потряс перед Даулетом:

— Для чабанов припрятано… Один березовый, другой, видишь, дубовый… Из Башкирии мне присылают посылками.

— Оба на меня истратишь?

— С чабаном дружить — с мясом быть, — засмеялся банщик. — Сейчас березовый в таз, замочим кипятком… вода настоится на березовом листе. Как помою, напоследок тем настоем тебя оболью, будешь и в степи у себя пахнуть березовым листом…

В щель между шкафами Куцый видел, как банщик, голый мужичок в холщовом фартуке, дополнил свой наряд: он надел на голову войлочную шляпу, на руки рукавицы. Взял веники, сказал:

— Ну, айда париться!

— Ты меня сильно веником не бей, — сказал просительно Даулет.

— Маленько похлестать надо, — спокойно ответил банщик. — Ты день за днем на ветру, у тебя стужа сидит в глубине, в костях, надо ее паром выгнать. Опять же ты овчарней пропах, навозом, а пар вытягивает из кожи пот и грязь.

Даулет и банщик скрылись за дверью. Псы обошли раздевалку и легли под окном, откуда слегка дуло.

Из-за дверей приглушенно доносились голоса Даулета и банщика, звяканье тазов, шипение и плеск воды.

— Ай, хватит! — донеслось из-за двери.

Куцый узнал голос Даулета, вскочил. В голосе хозяина он слышал испуг.

— Ай, не надо! — вскричал Даулет.

Куцый бросился на помощь. Тяжелая от сырости дверь мгновенно захлопнулась под действием пружины. Пес очутился в пустынном помещении, среди каменных лавок, и стал было в растерянности.

Но тут из двери, врезанной в заднюю стенку мыльни, донесся вопль Даулета:

— Ай, горячо! Ай, хватит!..

Куцый кинулся в распахнутую дверь. Горячий и плотный воздух оглушил его, обжег ноздри. Сквозь слезы, как сквозь туман, Куцый увидел под потолком хозяина и банщика. Его хозяина хлестали веником, он корчился и увертывался!..

Куцый, оглушенный жаром, полез наверх, рявкнул. Обидчик Даулета увернулся, сунул в пасть псу веник. Куцый задохнулся, на миг потерял сознание и скатился по ступеням. Здесь Даулет схватил его за загривок и выволок в мыльню.

Там у входной двери метался Черноголовый, всем своим видом показывая, что в эту историю он попал исключительно по простодушию Куцего. Даулет выгнал их в раздевалку, оттуда на улицу и бегом вернулся в парилку со словами: