Паршивец кивает:

— Не сердишься уже? Признаю, что я сволочь и скотина, но ты мне действительно нужен. Если дело выгорит, сорвем столько кредиток, что на всю жизнь хватит. Это не просто джек-пот, а все джек-поты всех игральных домов Такера разом.

— Их всего три.

— Чего?

— Игральных домов в Такере. Играть-то некому. Не так уж много кредиток выходит.

— В общем, это, пойдем. Диски я тебе завтра занесу, посмотришь, что там стырил.

Я согласно киваю головой.

Посмотрю.

Кто-то перед сменой нажрался чеснока, и теперь в душной дежурной комнате воняло так, что живых выноси. Оба окна распахнуты настежь, но что с того? На улице хоть и середина апреля, а солнце лезет прямо в глаза, воздух похож на забродивший кисель, ветерка и в помине нет. Жара, одним словом, как в августе. Что происходит с этим поганым миром?

Спасало одно — холодная таблеточка под языком. Что-то из слабенького и даже, кажется, незапрещенного. Если собрать волю в кулак и не гнать на всех порах, а посасывать белый кругляш неторопливо, давая ему раствориться минут за двадцать — двадцать пять, тогда эффект наступит сногсшибательный.

Мороз по коже, как сказал Строганов, который занес таблетки в дежурную комнату несколько часов назад. Строганов знает свое дело.

Свою первую таблетку Говорухин проглотил час назад, и после нее уже почти отпустило. Сквозь приоткрытую дверь пробился запах чеснока, снова зачесалась шея в том месте, где натирал жесткий подворотничок офицерского кителя. Жутчайшим образом хотелось надавать кому-нибудь по ребрам…

— Виталь, чай завари.

В дежурной комнате, помимо Говорухина сидел старший сержант Морозов, коротающий долгие часы дежурства разгадыванием кроссвордов. Не поднимая головы от очередной черно-белой сетки, Морозов протянул руку и щелкнул кнопкой автомата. Спустя несколько минут забурлила вода.

Говорухин вытянулся на кровати, положив руки за голову, и посмотрел на часы.

Через десять минут последний выход в Нишу, потом через три с половиной часа пересменка. Хорошо. Скучное и унылое дежурство, которое не спасали даже таблетки Строганова, подходило к концу.

А сегодняшний вечер сулил множество приятных моментов.

Во-первых, Говорухин заберет деньги у коротышки Шепко. Тот будет ждать на перекрестке Северной и Стасова в ресторане «Знамя», стилизованном под недавнее идеологическое прошлое страны, еще. Если Шепко придется по вкусу та информация, которую Говорухин собственноручно раздобыл в Нише, то можно ожидать продления контракта. Читай — много кредиток на ближайшие полгода.

Из-за кредиток же возникали пресловутые «во-вторых», «в-третьих» и так далее и тому подобное. Это были, собственно, бабы, водка и наркотики.

Баб Говорухин любил. Как говорится в одном анекдоте: «по пять за ночь». Даже была у него скидка в одном публичном заведении Такера, где его никто не знал, а за глаза называли (Говорухин слышал) каким-то отставным офицером из центра. Откуда шлюшкам знать, что через два месяца он собирался подать прошение на повышение звания в связи с выслугой лет, и что на самом деле он работал в Службе Охраны Ниши (злые языки прозвали службу «СЛОНовьей работой», а самих офицеров не иначе как Слонами). Впрочем, бабам простительно не знать. Он бы тоже не смог отождествлять пьяного, одурманенного мужика, шляющегося по проституткам, с офицером самой модной нынче службы Центрополиса.

Между прочим, Говорухин маскировался. Он всегда переодевался перед походом в город. Иногда клеил себе усы. И неизменно, в любое время суток, его глаза скрывались от внешнего мира за большими черными очками. Ведь худшие последствия от приема наркотиков — красные глаза, словно у кролика. Раньше краснота наступала только в период «отходняка», теперь же не проходила совсем, даже в те редкие дни, когда Говорухин не пил, не глотал и не колол ничего, что он сам называл веселым словом «шипучка».

Автомат горячих напитков призывно пискнул, выплюнув пластиковый стаканчик с чаем.

— Виталь, подай, будь человеком.

Морозов оторвался от кроссворда и поставил стаканчик на тумбочку возле кровати, между пустой кобурой Говорухина и его же темно-синей кепкой с овальной кокардой посередине.

— Через пять минут снова в бой, — сказал Говорухин, сжимая горячий стаканчик в руке, — солдат, ты готов?

По обыкновению молчаливый Морозов не отреагировал и на этот раз. Скучно с ним дежурить. Ни выпить, ни баб привести. Морозов, конечно, мужик ничего, но посмотришь на его унылую рожу, и сразу ничего не хочется. Он же еще женатый, сколько-то там детей завел, поэтому от баб точно откажется. А какая выпивка без баб?

Эх, был бы кто-нибудь из Лиги, тогда бы повеселились, и время бы быстрее прошло.

Говорухин осторожно отхлебнул, поглядывая на часы.

Трое офицеров, входящих в так называемую Лигу, сейчас отдыхали. Четвертый — Говорухин — оказался неудачником и угодил в наряд даже не в свою смену, а по указу кого-то сверху, подменяя заболевшего товарища.

Еще с утра Говорухин позвонил Афимину. Тот с радостью сообщил, что загнал базу данных какой-то валютной фирмочки, и в настоящий момент сидит на унитазе и ширяется нехилым многопроцентным раствором.

«А я?» — спросил Говорухин в трубку.

Афимин пьяно указал, где Говорухину место в общей иерархии жизни и отключился.

Вот так и бывает. Кто-то улетает в другие миры, а кто-то пьет чай в жаркой душной комнате, пропахшей чесноком.

С наркотиками Говорухин познакомился в военном училище, причем еще на первом курсе. Все пробовали понемногу — кто курил, кто покупал слабенькие таблетки перед походом на дискотеку, самые смелые приобретали героин. В одной комнате с Говорухиным поселился Красиков — молодой рыжий парень двадцати двух лет. За его плечами было два ареста за хулиганство и условный срок на два года за попытку сбыта «травки». После суда он заявил, что решил исправиться и поступил в училище, чтобы стать офицером. Поговаривали, что ему помог какой-то родственник, работающий здесь же. Как известно, помощь родственника — это самый лучший способ попасть куда бы то ни было. В первый вечер знакомства Красик уединился на балконе, где выкурил сигарету. Сладкий дымок проник в комнату, а получасом позже веселый Красик предложил Говорухину попробовать. Тот не отказался. Стоить заметить, что до училища Говорухин тоже не отличался монашеским образом жизни. Виной всему, как считал сам Говорухин, стала невнимательность к нему родителей. Отец вообще ушел из семьи, когда Говорухину было пять лет, а мать после этого усиленно занялась воспитанием старшей дочери — таскала ее на кружки по плаванию, на теннис, фехтование, легкую атлетику, баскетбол и спортивные танцы. Подросший Говорухин в тяжелых боях вырвал для себя право посещать плавание, но бассейн с холодной, пахнущей хлоркой водой ему по вкусу не пришелся. А поскольку мать отдала все силы дочери (Машка, кстати, вскоре сделала неплохую карьеру в гимнастике и даже попала в десятку лучших на международной Олимпиаде пять лет назад), Говорухин рос сам по себе. Немудрено, что в двенадцать лет он в первый раз затянулся сигаретой, через полгода после этого не отказался от протянутого пластикового стаканчика с водкой, а в шестнадцать пришел домой пьяный в стельку и заявил, что уходит жить к одной знакомой женщине, старше его на семнадцать лет. Мать не сильно обрадовалась такому повороту событий, но остановить сына не успела. Говорухин собрал вещи, кредитки (в то время он уже год работал интермехаником, каждый вечер, после школы) и уехал с любовницей в маленький тихий городок с мутным названием.

С женщиной Говорухин разошелся еще через год, когда понял, что женщин можно менять, как перчатки, было бы достаточно кредиток. В двадцать он поступил в военное училище, ибо в маленьком городке поступать было больше некуда, работать интермехаником как-то надоело, и пора было думать о каком-никаком карьерном росте.