– Этого я не сказала и даже не подумала. Нелепо и глупо было убегать из дома – это я готова признать. Я была в такой ярости, я сама не понимала, что делаю. Вы заявили, что я побывала в постели у дюжины мужчин в Лондоне. Теперь, смею утверждать, вы полагаете, что то же самое было у меня в Париже. И это вы скажете моему дядюшке.

– Нужно ли повторять, сударыня, что широта ваших взглядов мало меня заботит? Дядюшке вашему я скажу лишь, где отыскал вас. Впрочем, это ему уже известно.

– Уже известно? Но откуда?

– Из письма, которое я ему написал и которое переправил ему тайно – тем же путем, каким переправили через Ла-Манш нас с вами. Вам это может показаться невероятным, но поведение ваше его обеспокоило.

– Какая досада! Какая жалость!

– Теперь уже не скроешь, даже если бы я и захотел, что вы провели несколько месяцев в школе при Оленьем парке короля Людовика.

– Несколько месяцев? – в изумлении воскликнула Пег и даже перестала плакать, услышав такую несправедливость. – Да я была там не более двух-трех часов.

– Двух-трех часов! Перестаньте, сударыня.

– Клянусь вам…

– При том, что на поиски ушли месяцы? Замечу, что такие поиски требуют времени, особенно в стране, где тебя могут принять за шпиона и отправить в тюрьму или на виселицу. Вас, однако, не оказалось ни у друзей, ни у просто знакомых во Франции. Как же вы жили все это время? Или кто-то оказывал вам свое бескорыстное покровительство?

– Я не приняла бы ничьего покровительства. Да его и не требовалось. Не стану отрицать, что прежде, чем покинуть дом, я… я взяла толику денег из дядюшкиного несгораемого шкафа.

– Боже праведный! Еще того лучше! Остается лишь удивляться долготерпению сэра Мортимера Ролстона!

– Ну, это ведь было не совсем воровство… Разве он мне не дядя? А там, в Версале, – клянусь вам – я была всего несколько часов. Я так перепугалась – это вы правильно догадались. Я поклялась вам отомстить; но я так перепугалась. Джеффри, о Джеффри, неужели у вас совсем не осталось ко мне жалости? Да нет… Я…

– Вы меня совсем не любите?

– Нет.

Пег воздела руки и сжала кулачки, что должно было означать крайнее проявление горя.

– Стало быть, теперь, – сказала она, – я должна предстать перед дядей Мортимером, словно блудница перед магистратом. И еще в присутствии этой отвратительной миссис Крессвелл. Сама она сожительствует с дядюшкой, но это не помешает ей напустить на себя вид праведницы и проповедовать мораль. Я не жалуюсь. Я понимаю: я все это заслужила. Но то, что и вы тоже покинете меня!..

– Покину вас, сударыня?

– Да, и вы тоже. Не отрицайте. Вы уже решили, что, как только расстанетесь со мной в «Золотом Кресте», вы тотчас же возьмете карету или портшез и возвратитесь на Лондонский мост к этой старухе, которая живет над лавкой «Волшебное перо». Не так разве?

Джеффри Уинн вздрогнул и повернулся к девушке.

– Черт возьми! Откуда вы знаете?

В этот момент разговор их заглушило чавканье и лязганье огромных колес, которые крутились под мостом ближе к Сити, подавая воду во все районы Лондона, расположенные к востоку от Темпл-Бар. Затем карета проследовала дальше, оставив по правую руку церковь св. Магнуса, и начала медленный подъем на Фиш-стрит-хилл, чтобы затем свернуть влево к Грейт-Истчип. Часовые не появились. На улице не было прохожих, и лишь престарелый ночной сторож, один из тех жалких «чарли»[6], что ходят по ночному Лондону с палкой и фонарем, околачивался под красной вывеской таверны близ Монумента[7].

– Черт возьми, Пег! Откуда вы знаете?

– Разве я не права?

– Правы или нет, но как вы догадались?

– Я поняла, просто поняла. Как я могу не знать чего-то, что касается вас?

– Слушайте, Пег. Сегодня вечером я буду с вами столько, сколько нужно.

– Так, значит, вы любите меня.

– Нет, милая, я вас не люблю. Но вы правильно угадали: я постараюсь вернуться на мост как можно скорее. Я принял решение…

– Оно касается нас?

– Вообще говоря, сударыня, оно касается призрака женщины, которая давно умерла, а также одного портрета в Зеленой комнате в «Ковент-Гарден». Нужно признать, то, что я затеваю, – сплошное безумие. И приведет оно к преступлению, а может, и убийству.

– Убийству?!

– И все же я не отступлю. Сейчас молчите и доверьтесь мне. Поймите: от того, что произойдет в ближайшие два часа, зависит не только наша собственная жизнь, но и жизнь других людей.

– Добро пожаловать, дорогой сэр, и вы, молодая госпожа! – сердечно приветствовал их хозяин. – Не сочтите за труд переступить порог этого дома. Милости просим. Вас уже ждут.

Он отошел с дороги, давая лошадям въехать на мощенный булыжником двор таверны, и, когда карета остановилась, открыл дверцу. Джеффри Уинн высунулся наружу, нахлобучил треуголку и спрыгнул на грязные булыжники, поверх которых была постелена солома.

Дым вился по двору, и сквозь его густые клубы видна была галерея, шедшая вдоль всех четырех задних фасадов здания.

Из маленьких зарешеченных окошечек на галерее падал свет, который отражался на ножнах шпаги и пряжках на башмаках молодого человека.

– Уже ждут? – поинтересовался он беззаботно. – Сэр Мортимер Ролстон?

– Не знаю, сэр, он не назвал своего имени. Но не сомневаюсь, что это именно тот джентльмен. Он ожидает вас в моих так называемых Антилоповых покоях с отдельной гостиной и желает, чтобы вы и молодая дама немедленно проследовали к нему.

– В свое время, любезный хозяин, в свое время!

– Как вам будет угодно, сэр. – И хозяин сделал неловкую попытку согнуть ноги в коленях. – Но он ждет вас уже несколько часов. И он сказал «немедленно». С ним дама.

Некто в карете яростно топнул ногой.

– Что он говорит? – донесся оттуда нежный голосок Пег Ролстон. – С ним дама? Черт бы ее побрал!

Девушка выглянула из кареты. Ее вспыхнувшее румянцем лицо было прелестно. Она была такого же роста, как ее спутник, но хрупкого телосложения и явно слабая физически. Плащ ее раскрылся, и под ним видно было платье розовато-сиреневого шелка с кринолином, слегка расширенным распорками из китового уса, так называемым «обручем», на нижней юбке. Голос ее звучал необычно из-за того, что она глотала слезы и пыталась подавить испуг.

– Я – грязная! – произнесла она трагически. – То есть я хочу сказать, мне нужно помыться с дороги. Я четыре дня не меняла платья. Мистер Уинн, я отказываюсь встречаться с этой женщиной, пока не приведу себя в порядок.

– Хозяин! – позвал Джеффри. – Будьте так добры, проводите даму в другие покои с отдельной гостиной. Принесите ей воды и мыла, если таковые у вас имеются.

– Сэр, – взмолился хозяин. – Сэр, я не уверен, что…

– Но насос у вас есть? Если нет ничего другого, она сунет голову под него. Нет, сударыня, никаких белил, никаких румян! Ваше лицо так прекрасно! Не стоит разрисовывать его, как клоуну на Варфоломеевской ярмарке.

– У дамы есть багаж, сэр?

– Какой багаж! – воскликнула Пег. – Когда меня унесли в нижней юбке! Вы слышали, что сказал этот господин?

– Сэр, но я должен проводить вас, я должен показать вам путь в Антилоповы покои.

– Я знаю, как туда пройти, и обойдусь без провожатых. Позаботьтесь о даме.

В воздухе блеснул золотой, потом еще один для кучера и третий – для форейтора, сидящего на пристяжной. Столь неумеренные траты вызвали возмущение Пег, которая выразила свое недовольство в выражениях достаточно крепких, как если бы речь шла о разбазаривании семейного состояния, что уже проделал в свое время некий предок Джеффри Уинна. Через минуту у кареты уже суетились конюхи, а Джеффри направился в глубь двора.

Таверна «Золотой Крест»[8], видимо получившая свое название от белого креста на зеленом фоне на флаге, висевшем над входом, располагалась напротив памятника Карлу I. Сам памятник не был виден со двора, откуда вырисовывались лишь неясные очертания Нортумберленд-хаус с флюгером на крыше и двумя каменными львами перед входом. Здесь располагалась также Английская Западная почтовая станция, и воздух был наполнен сильным запахом лошадей.