– Прошу прощения... Ах, да! – внезапно сообразил он. – Самым разумным было бы приоткрыть дверь и нажать на кнопку звонка Боскомба.

Наступившую тишину прервал смех Хедли.

– Вот именно. Если мимо будет проходить патруль – что ж, человек, открыто звонящий в дверь, не представляет интереса для полиции. Если же кто-нибудь выбежит из дома, Эймсу надо будет только удивленно воскликнуть: "Грабитель? Это я-то? Стал бы я торчать тут под дверью! Я просто увидел, как кто-то вошел в дом, оставив приоткрытой дверь, и решил на всякий случай разбудить вас". Поэтому Эймс стоял и ждал, поднимет ли Элеонора шум. Если нет, значит, она его не заметила, и он может снова войти, успеть на назначенную встречу, а потом закончить обыск.

Фелл пожал плечами.

– Гм-м. А есть ли у нашего уважаемого прокурора доводы, подтверждающие эту историю?

– Есть, можете не беспокоиться. Вы помните, что Эймс звонил несколько раз и подолгу? Гастингс упоминал об этом, не правда ли? А ведь Эймсу было сказано, что можно смело входить в дом. Он, однако, хотел убедиться, что все в порядке. Далее. Вы сами, подойдя к дому вместе с полицейским, нашли входную дверь распахнутой. Эймс наверняка захлопнул бы ее, если бы не опасался, что ему может понадобиться путь для быстрого отступления. Вернемся теперь к нашей кобре. Она вышла в темный холл со стрелкой в руках. В свете уличного фонаря силуэт стоящего у входа человека выделялся достаточно четко. Он нажимает на звонок – вероятно, чтобы поднять дом на ноги и схватить ее. Думаю, это были самые страшные секунды в ее жизни. Она погибла, если ничего не предпримет. Остается только убить этого человека, когда он войдет в дом. Он вошел и пересек холл, где рядом с лестницей прижалась к стене девушка. Вот он начал подниматься по лестнице... Тогда-то все и произошло.

Хедли говорил, сжав кулаки и явно волнуясь.

– Ну, и, наконец, если вам все же вздумается обвинить меня в избытке романтического воображения, – продолжал он, – я приведу последний, абсолютно неопровержимый довод. Я объясню то, что вы, Фелл, назвали "загадкой летающей перчатки". Разгадка дошла до меня только сейчас, когда я снова осматривал лестничную площадку и заметил то, что каким-то чудом ускользало до сих пор от нашего внимания. Теперь я могу объяснить, что же произошло с перчаткой. Смотрите.

Он вытащил из кармана перчатку, найденную Поллом в холле второго этажа, и разгладил ее на колене.

– Вообразите себя на месте Элеоноры Карвер, крадущейся вверх по лестнице вслед за Эймсом. Инстинктивно она захватила с собой обе перчатки, хотя надела только одну из них. Вторую перчатку, в которой лежал так и не вынутый ею ключ, она сжимала в ладони. Итак, она поднимается по лестнице, слева от нее стена, справа – перила. Правильно? Отлично. На второй сверху ступеньке – там, где начинаются кровавые пятна, – Элеонора всей своей тяжестью бросается на Эймса сзади и вонзает ему в шею стрелку. Брызжет кровь, оба теряют равновесие, и Элеонора, чтобы удержаться на ногах, автоматически взмахивает свободной рукой, выпуская из нее перчатку. Перчатка, перелетев через перила, падает на пол перед дверью Полла...

Мелсон наклонился вперед.

– Но ведь... Господи! – воскликнул он, разом теряя свое академическое спокойствие. – Это же значит, что перчатка была в правой руке девушки!

– Правильно. И это, взгляните, перчатка с правой руки, – сказал Хедли. – Впрочем, и так ясно, что стрелку она держала не в этой руке. Кровью испачкана внутренняя часть перчатки, а если бы она сжимала в ней стрелку, именно сюда кровь бы и не попала. Следовательно...

Хедли медленно опустил руку на спинку кровати.

– Следовательно, ясно, почему Эймс после удара качнулся вправо. Понятны становятся и показания свидетелей убийства в универмаге. Как вы помните, они стояли сзади и правее той женщины. Агент прошел мимо них, взял женщину за руку, а она свободной рукой схватила лежащий на витрине нож... Это означает, господа, что женщина, совершившая убийство в "Гем-бридже", была левшой. А сейчас мы неопровержимо доказали, что Элеонора Карвер – тоже левша.

Хедли встал, подошел к камину и выбил пепел из трубки. Он явно гордился собой и своей неумолимой логикой. Опершись о камин, он сурово улыбнулся и взглянул на своих собеседников.

– Есть вопросы, господа?

Фелл открыл было рот, но сдержался и только через несколько секунд проговорил:

– Недурно, Хедли. Гм-гм, просто поэтично. Буцефал внезапно превращается в Пегаса! Это была отличная речь! У меня, однако, всегда вызывают сомнения, очень большие сомнения, уголовные дела, где главным доказательством вины служит то, что преступник – левша. Как-то уж слишком просто... Один только вопрос. Если все было так, как вы говорите, то кто же та загадочная фигура, которую Гастингс видел на крыше? Помните, со следами позолоты на руках? Вы полагаете, что Гастингс все выдумал?

Хедли выронил трубку, как человек, внезапно о чем-то вспомнивший.

– Носовой платок! – вырвалось у него. – Черт возьми! Я ведь уже полдня таскаю его с собой!

– Что за носовой платок?

– Платок миссис Стеффинс. Разве я не говорил о нем? – Хедли вынул конверт и извлек из него смятый батистовый платочек. Весь он был испачкан краской, при одной мысли о которой Мелсона теперь начинало мутить. – Не надо так испуганно глядеть на него. Это всего лишь золотистая масляная краска, которой пользуются при росписи фарфора. С той, другой краской она не имеет ничего общего. Престон нашел его в комнате Стеффинс среди всякого хлама. Краска, однако, свежая и попала на платок этой ночью... Бесспорно, на крыше разгуливала наша милая миссис Стеффинс. Она вышла из своей комнаты и поднялась на крышу по потайной лестнице, ведущей туда из алькова Карвера, чтобы пошпионить за влюбленными, о встречах которых знали, кажется, в этом доме все без исключения. Вспомните, что, когда вы пришли, она была полностью одета. Помните также тот тюбик с краской, который был сплющен так, словно на него кто-то наступил? Почти так оно и было: выходя из комнаты и уже включив свет, миссис Стеффинс оперлась о стол и придавила тюбик рукой. Она поскорее вытерла руки платком и поспешила на крышу, чтобы, упаси бог, ничего не упустить из происходящей там безнравственной сцены. Тут-то она и наткнулась на Гастингса. При виде поблескивающей на руках странного видения краски тот совсем растерялся, бросился к дереву и, мягко говоря, несколько неудачно спустился с него. Стеффинс видела, как он упал, – иначе откуда она могла знать, что молодой человек находится в комнате Люси? Как вы помните, именно Стеффинс привлекла наше внимание к этой комнате. Затем она вернулась к себе, заметила, что испачкала руки, вымыла их. Платок она сунула в грязные вещи... Устраивает вас такое объяснение?

Фелл издал загадочный звук, который с равным успехом мог означать и полное согласие и неодобрение.

– Сейчас, однако, самое важное не это, – продолжал инспектор. – Я произнес свою обвинительную речь по делу Элеоноры Карвер. Сегодня утром вы свели все неясные места в нем к пяти вопросам, и я ответил на каждый из них. Ответил, несмотря на то, что вы не хотите верить собранным нами конкретным уликам: найденным у этой девушки украденным вещам, второй стрелке и окровавленной перчатке. Я не только представил улики, но и увязал их с мотивами, возможностями и темпераментом обвиняемой; дал единственно возможное объяснение всем имеющимся в нашем распоряжении фактам. Поэтому я смею утверждать, что сомнений в вине Элеоноры Карвер не может быть. Вы сказали, Фелл, что вам не по вкусу мои аргументы, но у вас нет ни единого факта, опровергающего их. Уважаемые судьи и присяжные, я изложил точку зрения обвинения, – с широкой улыбкой проговорил Хедли. – Попытайтесь теперь, если сможете, ее опровергнуть.

Завершив свою речь насмешливым жестом, Хедли сел на место. Фелл же, накинув на себя плащ на манер адвокатской тоги, поднялся, чтобы выступить в роли защитника.

– Ваша честь, – начал доктор, почтительно склоняя голову перед игрушечной кошкой на каминной полке, – господа присяжные!