И все-таки как-то обидно, что другие больше тебя знают. Татьяна, когда о растениях говорит, латинскими названиями так и сыплет: бетула — береза, линус — сосна, саликс — ива… Даже землянику по-латыни умеет называть. Виктор, тот по лесоводству специалист. Оля в искусстве здорово разбирается. Ленька — историк, всякие там восстания рабов изучает. Один только я ничего толком не знаю, а только так, всего понемножку. Поверхностная я личность. Хотя и разносторонняя. Так обо мне мама однажды сказала. Но разносторонний — это тоже кое-что, так ведь?

Пока я обо всем этом размышлял, болото уже кончилось, и мы, войдя в лес, бросили свои так и не понадобившиеся нам шестики.

Лес был такой же, как и на южной стороне болота: сначала шли низкие, чахлые сосенки, потом начался темный, сумрачный ельник с зарослями кислицы — заячьей капусты и, когда стало посуше, появились березы и высокие сосны.

Вскоре мы вышли к ручью Боборык. Но перед этим снова чуть было не сбились с правильного пути. И опять мы уклонились вправо. Хорошо, вовремя заметили это и, поверив компасу, вернулись на нужный курс. Но я, пользуясь тем, что день был солнечный, проверил правильность взятого нами направления еще одним способом — с помощью часов. Чтобы определить направление на юг по солнцу и наручным часам, достаточно часовую стрелку направить на солнце. Затем угол между часовой стрелкой и цифрой 1, а с учетом летнего времени — цифрой 2 на циферблате делится пополам. Эта линия и будет направлением на юг.

Немного спустя мы вышли на просеку. Просеку даже в сильно заросшем лесу всегда легко отличить от обычной тропинки: она проложена по прямой линии, без всяких поворотов или изгибов. Метров через сто нам встретилось пересечение двух просек. Для тех, кто заблудился в лесу, такое пересечение лучше всякого компаса покажет, где юг, а где север.

Дело в том, что просеки в лесу прорубаются не как попало, а только в направлении с севера на юг и с запада на восток. В таком же порядке размечаются цифрами на карте и кварталы. А в месте пересечения двух просек, отделяющих один квартал от другого, на небольшом холмике устанавливается короткий, заостренный кверху столб с четырьмя прямоугольными выпилами. Каждый такой выпил обращен в сторону одного из кварталов леса. И на нем написан номер этого квартала.

Например: с четырех сторон столба в боковых выпилах стоят цифры 23, 24, 36, 37. Что это значит? А то, что ты находишься в точке пересечения просек, разделяющих четыре квартала с этими номерами. А теперь вспомним, что номера кварталам присваиваются на плане местности слева направо, то есть с запада на восток — один, два, три и так далее. А когда кончится один ряд, начинают нумеровать второй, пониже первого, то есть южнее. Вот и получается, что север будет находиться в направлении просеки, проложенной между кварталами 23 и 24. Все очень просто! Но на всякий случай я все-таки зарисовал и квартальный столб, и схему расположения кварталов в лесу или, как пояснил мне Виктор, «квартальную сетку леса». Оказывается, в наших европейских лесах кварталы почти везде имеют размер километр на километр. Так что если идти по просеке, то через десять-пятнадцать минут хода обязательно встретишь квартальный столб с номерами кварталов и легко определишь, где какая сторона света.

Ручей Боборык, к которому нас привела просека, проложенная на север, оказался не более одного метра в ширину. Оба берега его густо заросли сочной травой. Здесь Татьяна опять нашла повод блеснуть своей ботанической эрудицией. А было это так. Приблизившись к ручью, я заметил среди прибрежной травы стебелек с гроздью небольших, неопределенного цвета ягод и нагнулся, чтобы получше рассмотреть его. Я уже протянул руку, собираясь сорвать стебелек, но в последний момент передумал Сам не знаю почему. Что-то было в этом растении жалкое, трогательное… Может быть, потому, что оно стояло так одиноко среди этой береговой растительности? Или потому, что у него был один-единственный лист? Не знаю. Если бы этих стебельков с ягодами было много, я бы, наверное, сорвал один. Но он рос в одиночестве. Наверное, поэтому я и не тронул его. И показал Татьяне.

— Не смей к нему прикасаться! — тут же закричала она, хотя я уже и не думал этого делать. — Это гроздовик. Очень редкое реликтовое растение. Он даже в Красную книгу занесен!

Реликт… Значит, этот заморыш дошел до нас из далекого прошлого, за многие-многие тысячелетия… Вот так штука! Мы стояли вокруг стебелька и с почтением его разглядывали. Вдруг он последний во всем нашем лесу? А может быть, даже во всем районе? Мне даже жутко стало. Вдруг больше таких нет на всей земле?! Вот сорви его или даже наступи случайно ногой и… конец целому виду!

Нам захотелось как-то помочь этому несчастному гроздовику, который, как сказала Татьяна, размножается спорами, как папоротники. Может, его нужно от солнца прикрыть? Или, наоборот, траву вокруг вырвать, чтобы ему светлей стало? Но Татьяна сказала, что ничего делать не нужно и что лучше всего не трогать любое редкое растение и даже не подходить к нему близко. Мы так и поступили.

Сразу же за ручьем нам повстречалась узкая лесная дорога, и капитан повернул по ней влево. Это было правильно. По моим прикидкам, до Никулкина оставалось не более пяти километров.

— Я есть хочу! — заявил вдруг Женька.

И в самом деле, пора было перекусить. Тем более, ручей с хорошей водой был рядом. А этим обстоятельством в походе не следует пренебрегать, как мы убедились вчера на сухом болоте. Мы выбрали открытую, со скошенной травой полянку невдалеке от ручья и начали устраивать бивак. На это теперь уходило не много времени. Все знали, что и как нужно делать. Мы с Витькой и Женькой пошли за дровами, капитан стал разводить костер, а девочки принялись готовить еду.

У всех разыгрался аппетит. Особенно усердствовал в приготовлениях к обеду Женька. Ох и любит же он поесть! Целыми днями что-нибудь жует на ходу. Лопает за двоих. И как только в него влезает?

После обеда мы еще километра два шли лесом, а потом дорога вывела нас в поля. Далеко за ними виднелись крыши деревни.

— Вот оно, Никулкино! — торжественно объявил капитан. — Цель нашего похода на горизонте!

Можно подумать, что без него мы бы не догадались, что это Никулкино. Ведь тут километров на десять никакой другой деревни нет.

Впереди нас в поле тарахтел трактор. Сзади стеной стоял темный лес.

— Опять будет ливень! — сказал Виктор, показывая на здоровенную лиловую тучу, и мы ускорили шаг, чтобы успеть дойти до деревни.

Вместе с трактористом на скошенном клеверном поле работали несколько женщин.

— Эй, туристы! — закричала одна из них. — Идите помогать! Эвон, какая туча находит!

Мы остановились. Колесный трактор «Беларусь» с механическими граблями торопливо бегал по полю, сгребая клевер в валки, а женщины делали из валков большие конусообразные копны, чтобы не дать клеверу намокнуть. Они очень спешили. Туча клубилась и подползала все ближе, угрожая глухими раскатами грома.

Мы побежали к стоявшему на краю поля вагончику, возле которого под навесом были сложены запасные грабли и вилы. Через две минуты весь состав нашей экспедиции уже включился в работу. Легкие деревянные грабли сами ходили у нас в руках. Мы сгребали в кучу сухое клеверное сено и большими охапками относили к ближайшему стогу. А уж опытные в этом деле колхозницы укладывали сено так, чтобы стог приобрел правильную выпукло-коническую форму. У такого стога промокает только наружный тонкий слой сена. Все остальное остается сухим, как под крышей.

Сенная труха сыпалась за ворот, липла к потной, разгоряченной коже и щекотала ее. Очень хотелось пить. Но не было времени даже пот с лица утереть.

— Скорей, скорей! — торопила всех высокая, сильная женщина в белом платочке, позвавшая нас на помощь. И она, и все остальные колхозницы, и тракторист, и мы работали как на пожаре, без секундочки отдыха.