В назначенное время парни собрались около Ко-коревского дома. Дема и Вася взяли себе из хранившегося у них оружия по винтовке и браунингу, остальное роздали.

Все вместе они дошли до Новопроложенной улицы и послали на разведку Ваню Лютикова. Тот вернулся минут через десять и прерывистым голосом сообщил:

— Уж-же приехали… Лошадей к столбу привязали. Двое в ш-шинелях, третий — в простой одежде. При мне тетку ос-становили, документы потребовали.

— Как же нам их турнуть? — задумался Дема. — Вот что... ты, Вася, с кем-нибудь шагай прямо к ним и заводи разговор, — предложил он. — Я с двумя пойду в обход, а остальные — незаметно подкрадывайтесь... Только раньше времени не показываться. Я свистну, когда понадобитесь.

Отдав винтовку парням, Вася поставил браунинг на боевой взвод, запихал его за ремень, застегнул куртку и вместе с Лютиковым не спеша пошел к Огородному переулку.

Едва они миновали первые дома, как от крыльца бакалейной лавчонки послышался пропитой бас:

— Чуваков! Заснул, что ли?.. Проверь — какие там ходют в запрещенное время?

От забора отделился долговязый детина в короткой шинели без хлястика. Он приблизился к парням почти вплотную, тусклым электрическим фонариком осветил их лица и, распространяя запах денатурата, громко доложил:

— Так что… Шмендрики какие-то!

— Дай по шеям, чтоб не шлялись здесь! — донеслось от крыльца, где рдели, то разгораясь, то затухая, два папиросных огонька.

Прежде чем выполнить приказание, детина спросил:

— Папиросы есть?

— Есть, да не про вашу ч-честь, — ответил Лютиков.

— Чего? — изумился детина, не ожидавший от щуплого паренька такого ответа. — А ну, выворачивай карманы! — рявкнул он.

— У меня в кармане в-вот такая б-блоха на аркане, — невозмутимо продолжал Лютиков, вытаскивая браунинг. — Она к-кусается.

Детина, опасливо глядя на пистолет, отступил к забору.

— Не балуй! — дрогнувшим голосом сказал он и, не поворачивая головы, крикнул своим: — Они тут со шпалером!

— Что там еще!? — недовольно произнес бас. Вася, увидев, что с крыльца спрыгнули два человека, тоже вытащил пистолет и предупредил:

— Не приближаться!

Подошедшие остановились рядом с детиной.

— Сейчас как грохну гранатой, пыль от них останется, — с наигранной бойкостью сказал молчавший до этого грабитель в длинной кавалерийской шинели.

— А ну, посвети: что тут за субчики? — басом приказал второй, одетый в кожанку.

Мутный луч фонарика вновь заскользил по пу-тиловским парням. Убедившись, что в руках у них не пугачи, а увесистые браунинги, грабитель воскликнул дружелюбно:

— Никак на своих напоролись?! Просим пардону. Но вот этот и те переулочки — наши. Заявочка по всей форме; и Ваньке Быку и всей шатии известно, что мы тут буржуя перетряхиваем.

— Какого буржуя? Где вы тут буржуев нашли? — спросил Вася.

— В общем находим и реквизируем по закону: грабим только награбленное. А вас просим другую улицу поискать, иначе не. ручаюсь... помощнички у меня шибко нервные.

— А ну, убирайтесь отсюда, да поживей!

— Кто вы такие, чтоб приказывать?!

— Рабочий патруль.

— Новые городовые, что ли?

— Кто бы мы ни были, а грабить не позволим.

— Чего?. А ну, дай, я их шугну гранатой. — Грабитель в длинной шинели отвел руку, словно собираясь что-то бросить, и выкрикнул: — Тикай, пока не кинул!

В то же мгновение позади послышался строгий голос:

— Не шевелиться! Стреляем без предупреждения.

Это был Дема со своими ребятами. Из темноты показались и другие. Поняв, что бежать некуда, грабитель изменил тон:

— Не бойтесь, я шутю!

— Зато мы не шутим, — сказал Дема и, подойдя вплотную, потребовал: — Покажи, что у тебя?

В руке у грабителя оказалась пустая бутылка из-под денатурата. Отдавая ее Рыкунову, он сказал:

— Не сумлевайся, молоко от бешеной коровы было.

— Выкладывайте все, что награбили.

— Да мы завсегда делились... не жадные. Только бы Ванька Бык не обиделся. Ему с нас доля полагается. Если кому жить охота, лучше не впутывайся.

— Не пугай, не страшно. И вашего Ваньку Быка в оборот возьмем. Обыщите их, — сказал Дема своим парням.

Грабители словно по уговору отступили назад и прижались к забору.

— Не подходи! Кровь пустим, — пригрозил басистый. В руке у него появился револьвер. — Сами все выкинем, но вы помните… встретимся еще на узкой дорожке.

И он начал выбрасывать из карманов на снег отнятое у прохожих. Другие тоже вывернули карманы,

— Ну, а теперь забирай коней — и марш отсюда! — приказал Дема. — И предупредите всех ваших: если еще кого на воровстве поймаем, — худо будет!

Грабители торопливо отвязали коней и, вскочив на них, пригрозили:

— Это вам не забудется!

И ускакали по Петергофскому шоссе.

В воскресенье Катя Алешина весь день просидела дома с раскрытой книжкой и вслушивалась, не раздастся ли стук в окно.

«Забыли, наверное? — думалось ей. — А может, стесняются, стоят где-нибудь на улице и ждут».

Накинув на голову платок и надев пальто, она вышла за ворота. Улица была пустынной.

«Их, наверное, через мост не пустили, — решила Катя. — Неужели не догадались по льду пройти? Впрочем, почему они должны рваться сюда, рискуя жизнью? Только потому, что я их жду? Наташа права, — сегодня парням не до свиданий. Да и кому захочется такую даль идти пешком! Трамваи, кажется, совсем не ходят...»

И все же она ждала, надеясь, что Вася Кокорев пробьется к ней через все преграды.

«Они, наверное, сражаются с полицией, — принялась она убеждать себя. — Но когда же мы теперь встретимся? Он может прийти и не застать меня дома. Надо назначить новый день. Но как? Очень просто — написать письмо, не признаваясь, конечно, ни в чем. Но, куда послать? Я же не знаю адреса!. Прямо на завод, — решила Катя. — Они говорили, что работают в кузнице».

Она вернулась домой и написала несколько строк:

«Вася и Дема! Нас снедает любопытство: как вам удалось улизнуть от долговязого? Если пожелаете рассказать, то в четверг и в воскресенье после семи вечера я буду дома.

Желаю Вам успехов, жму руки.

Катя».

Она в тот же вечер отправила письмо. А позже спохватилась: «Зачем же я это сделала? Не покажусь ли навязчивой? Ой, как нехорошо получилось. Ну и пусть! — рассердилась девушка. — Если он про меня дурное подумает, — не нужен мне такой, обойдусь и без него».

Все же в четверг она пришла домой раньше обычного и до десяти часов ждала. Парни не пришли. Катя огорчилась: «Больше ни слова не напишу. Я и так поставила себя в унизительное положение».

От обиды девушке хотелось плакать, но она, стиснув зубы, приказала себе: «Не сметь, не распускаться!»

Чтобы больше не думать о Кокореве, Катя достала из комода письмо отца, которое не раз перечитывала, когда бывало трудно.

«Отсюда, милая, не убежишь, — писал отец. — В одну сторону — тайга на сотни верст, в другую — куда ни кинешь глазом — бесконечная, безлюдная тундра. Скоро выпадет снег и начнется долгая ночь. Но мы сейчас рады холодам. Они избавили нас от комаров и гнуса, которых в здешних местах—тучи. От проклятой мошкары нет спасения ни под сеткой, ни в домах, ни около дымокуренных горшков, в которых сжигают лежалые листья и навоз. Мошкара злей волков!

А морозы здесь крепкие — доходят до шестидесяти градусов. Попробуй согрейся, когда у тебя не толстостенный дом, а холодная пристройка, и вместо большой печи — склепанная из старой жести печурка. Сколько в нее не накладывай дров — тепла не будет, все выдует.

Многих ссыльных страшит зима. Население вокруг бедное — у местных жителей ничего не заработаешь и не купишь. Устраивайся, как сумеешь, почти все добывай сам. Я уже наловчился изготовлять охотничьи и рыболовные снасти. В прошлую зиму в прорубях наловил столько рыбы, что нам на троих ее хватило до весны.