Правда, я смял хвостовое оперение, но мой пассажир уцелел. Его крепко ударило, протащило по канаве так, что на стенках остались рукава пиджака и куски брюк. Он выскочил из-под хвоста и озирается.

Мы подбежали, ощупываем его.

- Жив, здоров? Как себя чувствуешь, парень?

Командиры бегут со всех сторон.

А он поглядел на себя, - боже мой, что за вид, как будто собаки рвали. Как выпучит глаза да как крикнет:

- Вы мне ответите за порчу казенного имущества!

Тут и меня зло взяло, схватил его, указываю на помятый хвост и тоже кричу:

- Это ты ответишь за порчу казенного имущества! Зачем на хвосте катался? Кто ты такой, что за птица?

А он мне в ответ:

- Я Ворона!

- Так и знал, что ты ворона!

- У меня и отец был Ворона, и дед был Ворона! А ты людей хвостом цепляешь, ты мазила, а не летчик!

Вот какой попался...

Все хохочут, а Плотник с невозмутимым видом снова дает разглядывать картинку на одной из крышек.

Искусный гравер изобразил на ней самолет в небе с Вороной на хвосте и сценку между Вороной и летчиком на земле.

- Кто же подарил эти часы?

Плотник таинственно опускал глаза.

- Командир отряда?

- Нет, товарищи, забирайте выше.

- Командующий воздушными силами?

Плотник качал головой.

- Может, ты сам себе их подарил да разрисовал? - шутили дешифровщики, люди скептические.

- Ворошилов! Ворошилов! - с восторгом догадывались лаборантки. И не верили, принимая за очередную шутку.

Отношение женского состава фотолаборатории к экипажу Плотника раз и навсегда установилось шутливое.

Ни самого веселого лейтенанта, ни его штурмана Сапожникова, забавного толстячка, ни стрелка-радиста, вихрастого сержанта, под фамилией Швец, никто не принимал всерьез, как настоящих вояк. Это ведь не истребители, которые рискуют жизнью, сбивая самолет за самолетом, а воздушные фотографы. Нащелкают кучу снимков с высоты пяти тысяч метров и как завалят фотолабораторию, так и возись весь день, а чаще - всю ночь. Проявляй, расшифровывай, и все срочно, срочно.

Но девушки все прощали докучливым поставщикам больших рулонов необработанной пленки за их веселый нрав.

Плотник великолепно играл на баяне, Швец неподражаемо плясал и был неутомим в танцах, а Сапожников... О, Сапожников писал стихи. Кроме того, на всех вечерах самодеятельности они неизменно выступали как трио юмористов.

Номер назывался: "За совмещение специальностей и полную взаимозаменяемость в полете".

Друзья понимали друг друга с полуслова и даже без слов, по взгляду, по жесту, по кивку головы.

Познакомились три друга еще до войны.

Как-то раз, зайдя в полковую пошивочную, лейтенант Плотник заметил портновского подмастерья, сидящего на подоконнике. В руках у него была недошитая гимнастерка. Портной наблюдал, как виражили, пикировали и штопорили серебристые птицы. Он ничего не замечал в мастерской, отдав все внимание небу. Когда какой-нибудь самолет давал свечу, забираясь в небесные выси, портной склонял голову набок, по-птичьи, и застывал, приоткрыв рот.

- Что, в небо хочется? - спросил Плотник.

Портной вздрогнул и опустил глаза, словно пойманный на чем-то запретном.

- Да, скучная профессия - шить, то же, что быть парикмахером: ты людей бреешь - они обрастают, ты их бреешь - они снова обрастают.

Портной улыбнулся, затем вздохнул:

- Вот так и жизнь может пройти без особого результата, у меня ведь и фамилия-то Швец!

Плотнику стало жалко парня.

Он любил открывать в людях неожиданные способности. И через некоторое время при содействии Плотника портной стал учиться на воздушного стрелка-радиста.

Больше всех радовался успехам новичка его шеф.

Когда привозили конус, изрешеченный пулеметами воздушного стрелка-радиста, Плотник хлопал перчаткой о перчатку и говорил:

- Видали, как отделал? Узнаю Швеца: прошил, прострочил, лучше некуда!

В начале войны лейтенант смело включил Швеца в свой экипаж.

Зимой авиачасть срочно перебросилась на север.

Здесь войскам предстояло взломать сильно укрепленный оборонительный пояс врага на подступах к Ленинграду.

Комсомольскому экипажу доверили разведать мост, по которому шло снабжение предмостного укрепления, небольшого, но очень мешающего переправам плацдарма, захваченного противником на нашем берегу реки.

Несколько раз мост этот объявляли разрушенным бомбежкой, но каждый раз при штурме плацдарма с того берега появлялись бронепоезда и гасили наступательный порыв пехоты, срывая результаты артиллерийской подготовки.

Плотник слетал на объект и подивился простоте задания.

Мост, видимый простым глазом, стоял целехонек. Его металлические фермы четко выделялись на фоне ледяного покрова реки, усеянного воронками.

Безукоризненный снимок, мастерски сделанный с разных подходов, не требовал и расшифровки.

- Разнесем в пух! - сказал авиационный представитель в штабе наземных войск. - Только дайте приказ, когда отбомбить.

И в ответ на скептические замечания добавил:

- Не сомневайтесь, если объект вскрыт экипажем Плотника, считайте его в кармане! Это наш лучший воздушный разведчик. Да вот, полюбуйтесь! - и положил перед генералами несколько фотографий, еще влажных.

Генералы полюбовались и приказали:

- Разбомбить сразу после артподготовки, чтоб не успели восстановить к моменту атаки. Очевидно, весь секрет в быстрой ликвидации повреждений. Наверное, где-нибудь в лесу прячут готовые фермы.

Мост нарочно оставили целым, чтобы создать у противника иллюзию, что в момент нашего наступления он легко может перебросить к крепости резервы и бронепоезда, скрывающиеся в туннелях по ту сторону реки.

На рассвете должны были заговорить орудия, а потом пойти пехота.

Полк бомбардировщиков вылетел сразу после артподготовки и точно и красиво трижды перекрыл мост, выполняя заходы с залповым бомбометанием по звеньям.

Плотник, фотографируя результаты, ясно разглядел, как бомбы легли поперек моста, черные фермы взлетели вверх и упали на лед.

Возвращаясь, летчики увидели внизу черный ураган, ломающий лес. Он шел, свиваясь и развиваясь, то рассыпаясь на отдельные смерчи, то бушуя сплошной стеной, вырывая с корнями деревья, круша гранитные скалы. К небу поднимались тучи ветвей, обломков и, как над всяким вихрем, летели какие-то бумажки.

- Странно, почему наши повторяют артподготовку? - удивился Плотник.

Ему захотелось разглядеть, откуда стреляют наши пушки. Но они были так замаскированы, что не увидел.

Длинные языки пламени, казалось, рождались в лесу произвольно, словно какая-то дикая молния. Снег вокруг озарялся багровым отблеском.

- Очевидно, для страховки. За огневым валом пойдет пехота, и плацдарм будет наш, откроется путь на запад...

Но ошибся. Пехота, пошедшая на штурм, замешкалась в глубоком снегу и была отбита появившимися, откуда ни возьмись, бронепоездами. Они могли пройти только через мост.

- Но мы же его обрушили! - утверждал Плотник. Я видел своими глазами. Бомбы разнесли его в куски! Да вот, смотрите снимки!

На фотографии ярко выделялись черные фермы, сброшенные на лед; быки, расколотые бомбами надвое, словно они были стеклянными, а не из гранита. Около них уже обозначились восстановительные работы, объектив даже успел захватить и фигурки разбегающихся людей.

Фотографии отправили в штаб.

Вскоре Плотника и его штурмана вызвали на командный пункт, прислав за ними открытый вездеход.

Это был путь сквозь ад. Вся дорога разрыта воронками от снарядов. Все кюветы - какое там! - вся лесная просека забита разбитыми грузовиками, противотанковыми пушками и трупами наших солдат. Командный пункт в расчете на успех был вынесен к самому переднему краю, и летчикам, сойдя с машины, пришлось добираться до блиндажа ползком.

- Ну-с, рожденные летать, пришлось поползать? - скептически осмотрев их взмокшие волосы, спросил генерал.