– Пошто? – не понял Федя.

– Чего ты тут командываешь?

– Я не командываю.

– Хватит разговаривать, – сказал Кузьма. – Собирайся.

Емельян Спиридоныч стал одеваться.

Вышли, громко стуча сапогами, спустились с крыльца.

– Хочу зайти по малому, – заявил Емельян Спиридоныч.

– Пойдем вместе, – сказал Кузьма.

Отошли за угол. Через некоторое время вернулись.

– Куда теперь?

– В сельсовет.

Ночью Кузьма беседовал с Гринькой.

– Дело плохо, Гринька, – грустно сказал Кузьма. – Есть такая бумага, в ней говорится, что к тебе применяется высшая мера наказания.

– Ха-ха-ха! – Гринька от души расхохотался. – Камедь!

– Мало смешного, Гринька, – не меняя выражения лица, продолжал Кузьма. – Я тебя не пугаю. Ты объявлен вне закона. Первый, кто тебя поймает, может убить без суда и следствия. Даже обязан.

– Покажи.

– Чего?

– Гумагу эту.

– У меня нет ее.

– Ха-ха-ха!… Про банду хочешь выпытать, – я тебя наскрозь вижу.

– Она в районе. Но завтра я получу ее. Покажу тебе.

– Не верю.

– Как хочешь. Я тебя не уговариваю верить.

Замолчали.

Гринька сидел в небрежной позе, но в глазах его залегла тоскливая тень.

– Не верю я все ж таки, – опять сказал он.

Кузьма пожал плечами.

Гринька закурил.

– В районе знают, что меня поймали?

– Нет еще.

– Тогда давай говорить, как умные люди: я тебе рассказываю, где банда, ты отпускаешь меня на все четыре стороны. Тебе выходит повышение или награда какая, а мне жизнь дорога. Идет?

У Кузьмы загорелись глаза.

– Где банда?

– А отпустишь?

– Отпущу. Но сначала скажи: где банда?

Гринька оглушительно расхохотался.

– Все! Влип ты, парнища! По маковку! Никакой такой гумаги у вас нету. Эх, милый ты мой!…

Кузьма понял: поторопился. Однако быстро совладал с собой, выражение лица его стало скучным.

– Я думал, ты действительно умный человек. А ты – дурак в клеточку.

– Никогда товарищей своих я не выдам, – важно, даже торжественно сказал Гринька. – Отсидеть три года или пять – отсижу. Ничего. Убегу. Но с гумагой ты ловко придумал, дьявол. Я ведь правда поверил…

– Ладно, иди порадуйся последние минутки.

Гринька ушел веселым. Из-за двери хвастливо сказал:

– Редко кто обманывал Гриньку Малюгина. Это ты запомни.

– Запомню.

«Эх, черт! Поторопился…».

Домой Кузьма пришел перед светом. Хотел соснуть пару часов, но не мог. Ворочался на жаркой перине, кряхтел…

– Чего ты? – сонным голосом спросила Клавдя.

– Ничего. Кто это у вас перины такие сообразил? Потолще нельзя было?

– Ты все чем-нибудь недоволен. Ему делают как лучше…

– Что ж тут хорошего? Лежит целая гора, елки зеленые! – усни попробуй! В кочегарке и то прохладней.

Наконец он ушел совсем от Клавди – на пол. Но и там не мог заснуть. Дело было не в перине.

Утром, чуть свет, он вскочил, выпроводил из горницы Клавдю, закрылся и стал что-то вырезать из резинового каблука.

Клавдя несколько раз стучала в дверь, звала завтракать, Кузьма не выходил. Он делал печать.

Таким ремеслом еще никогда в жизни не доводилось заниматься. Но сейчас эта печать нужна была позарез. На столе лежала какая-то справка с губернской печатью – для образца.

В глазах у Кузьмы рябило от мельчайших буквочек, черточек, точечек, колосков… Наконец к полудню печать была готова.

Кузьма пришлепнул ее к бумаге. Сравнил с настоящей… Грустно стало. От его печати так явно несло липой, что надеяться можно было только на Гринькину «великую» грамотность.

Потом он написал бумагу. Она гласила:

«Приказ по Запсибкраю № 1286.

Настоящим подтверждается, что Малюгин Григорий…»

Кузьма не знал отчества Гриньки. Вышел, спросил у Агафьи.

– Ермолай у них отец был, – сказала Агафья.

«…Григорий Ермолаевич, уроженец д. Баклань, за свои безобразные поступки объявляется вне закона.

Местным властям, где Малюгин Гринька будет пойман, следует применить к нему высшую меру наказания, т.е. расстрел.

Начальник краевого управления ГПУ».

Кузьма долго придумывал фамилию начальника. Хотелось какую-нибудь такую, чтобы у Гриньки поджилки задрожали. Подписал: «Саблин». И – печать.

Долго любовался своим творением. Сейчас даже печать выглядела солидной и внушительной. «А – ничего! Что ему еще нужно?»

Пошел в сельсовет.

Гринька чувствовал себя превосходно.

– Что, дитятко?

– Вот, почитай, – Кузьма протянул ему сложенный вчетверо приказ.

Гринька вскинул брови, взял бумажку, развернул. Внимательно стал разглядывать ее.

– Ты читать-то умеешь?

– Читать-то?… – Гринька посмотрел бумагу на свет. – Читать я, парень, не умею.

– Давай я тебе прочитаю.

– Пусть другой кто-нибудь…

– Почему?

– А ты прочитаешь не то. Я ж тебя знаю.

– Да почему не то? – загорячился Кузьма. – Почему не то?! Что ты ерунду говоришь?

– А-а… – Гринька понимающе оскалился. – Пусть другой прочитает.

– Другому нельзя, – Кузьма растерялся: он не знал, что Гринька совсем не умеет читать, надеялся – по складам прочтет. – Это секретный приказ.

Гринька вернул бумагу.

– Тогда сходи с ней в одно место.

Кузьма озлился:

– Ну, Гринька!… Не проси милости. Как человеку… помочь хотел. Не хочешь – не надо. Сегодня расстреляем. Все.

Гринька пошел вразвалку. Прежде чем войти в кладовую, оглянулся:

– Ты такими шутками не шути.

– Все. Кончен разговор.

Лунной ночью Гриньку повезли на «расстрел».

Ехали с ним в телеге трое: Кузьма, Федя и Яша.

Гринька лежал на траве со связанными руками. Несколько раз пробовал заговорить со своими мрачными спутниками – ему не отвечали.

Выехали за деревню, в лес.

Гриньке помогли сойти с телеги, привязали к дереву. Сами отошли на несколько шагов.

Федя и Яша зарядили ружья.

Гринька внимательно наблюдал.

В лесу было сумрачно. По макушкам деревьев время от времени дергал верховой ветер, и они зловеще шумели. Тоскливо ухала сова.

Кузьма достал из кармана приказ, зажег спичку и громко прочитал его. Стал медленно складывать бумагу. На Гриньку не глядел.

Федя и Яша вскинули ружья…

– Стой! – крикнул Гринька. – Я расскажу про банду.

Яша и Федя ждали с поднятыми ружьями.

– Говори, – велел Кузьма.

– Я скажу, а эти… стрельнут.

– Нет, – Кузьма немного помедлил. – За то что скажешь, тебя помилуют. Не совсем, конечно: сидеть все равно придется.

– Расскажу, черт ее бей.

В деревню гнали вмах. Телега подскакивала на рытвинах, трещала и скрипела по всем швам.

У первых домов Кузьма и Яша соскочили, побежали собирать людей.

Федя отвез Гриньку в сельсовет, запер в кладовой и помчался домой за лошадью.

Когда он верхом вернулся к сельсовету, там было уже человек пятнадцать мужиков и парней – все на лошадях и с ружьями.

Кузьма был в сельсовете: ждали еще с дальнего края деревни человек восемь надежных ребят.

Наконец подъехали и эти.

Тронулись в путь.

Кузьма ехал впереди с Федей. Федя знал место, которое указал Гринька. Верст двадцать от Баклани, в таежном предгорье.

Ехали уже часа два. Луна спряталась за плотный облачный полог.

Дорога сначала была торная, но потом, в тесных увалах, сузилась в еле различимую тропку, зажатую с обеих сторон плотной стеной леса и огромными камнями. Отряд далеко растянулся, даже две лошади не могли идти рядом.

«Выбрали место, сволочи», – думал Кузьма.

Федя ехал впереди.

– Далеко еще, Федор?

– Верст семь-восемь.

Прошло еще полчаса. Федя остановил коня.

– Скоро уж… Надо, чтоб не шумели.

Кузьма передал назад: не шуметь!

Медленно и тихо двинулись вперед. У Кузьмы сильно колотилось сердце. Он напряженно, до боли в глазах, всматривался во тьму. Но ничего, кроме размытых очертаний гор на темном небе, не видел.