Вагине также приписывалось свойство излечивать от болезней: «Чтобы вылечить ребенка от испуга, сербки-ворожеи «сливали с него страх» при помощи разных манипуляций… При этом они раздевались донага и… заговаривали испуг: «Б]'ежи страва, Иерате црнатава, материна справа и очина сила!»[7] «Материна справа» – это и есть вагина, способная изгонять болезни, то есть опять же злых духов. Если ребенок заболевал какой-нибудь болезнью, то «мать должна трижды прикоснуться к нему своей „срамотой“… и после этого снять с ребенка одежду и бросить ее в бурьян или на чужое поле, „чтобы болезнь не вернулась“[8]. Вагиной можно было отпугивать град. Женщина «навстречу туче, где, по поверью, обитала хала …задирала подол и кричала: „Бежи чудо од чуда чудого! …Не можете jедно кpaj другога!“… или „Не иди ала на алу! Ова Moja ала доста таких прогутала! …При этом хозяйка с задранным подолом бегала вокруг дома“[9]. То есть «чудо», сидящее под подолом, оказывается более могущественным, нежели «чудо», спрятавшееся в туче. Причем «чудо» под подолом именуется змеюкой («ала»), которая способна победить других змеюк, обитающих в тучах. Еще вагиной можно было отпугивать от дома умерших не своей смертью покойников (тех, кто утонул, замерз, сгорел и т. п.): «Болгарки в селах западнее Пловдива, обнажая вульву, произносят: „Йоргу! Пу планинету да идеш, дето пиле не пей, там да вървиш!“[10] В данном случае отпугивался дух некого утопленника Георгия. Вагина, таким образом, оказывается способной побеждать духов, демонов. Она как бы оказывается чем-то вроде стража у дверей в потусторонний мир. Соответственно вагиной можно было отпугивать и врагов, поскольку они воспринимались как посланцы потустороннего мира. У черногорцев «одна из женщин поднималась на возвышение на позиции одной из сторон, задирала платье и, похлопывая себя по гениталиям, выкрикивала бранные слова…»[11] Тот же обычай зафиксирован и в России: «…под Кромами в стане Самозванца „на гору часто выходила потаскуха в чем мать родила, которая пела поносные песни…“[12] Собственно, кукиш, представляющий собой символический симбиоз мужских и женских гениталий, также является своего рода оберегом. Точно так же жест, изображающий мужские гениталии – выставленный средний палец или согнутая в локте правая рука, когда левая лежит ладонью на сгибе правой – также являются традиционными оберегами: «Мужские гениталии при защите от нечистой силы могли заменяться жестом – положение кисти левой руки на сгиб правой и поднятием последней вверх или называнием фаллоса»[13]. Действительно, даже само упоминание фаллоса и вагины являются традиционными оберегами. Таким образом, и выражения типа «иди нахуй», «иди в пизду», «ёб твою мать» – также, вероятно, имеют аналогичное ритуальное происхождение.

Понятно, что вагина была, условно говоря, инициационным органом, жертвенным объектом: «…обольщение – жертвенный процесс и поэтому именно венчается убийством (дефлорацией). <…> С этой точки зрения сексуальность следует переосмыслить как экономический остаток жертвенного процесса обольщения – точно так же неистраченный остаток архаических жертвоприношений питал собой некогда экономический оборот. Секс в таком случае – просто сальдо или дисконт более фундаментального процесса, преступления или жертвоприношения, который не достиг полной обратимости»[14]. Мужчина был субъектом магического ритуала, заговора, а женщина, ее вульва – объектом.

Вагина в таком контексте – лишь магическая вещь, обладающая связью с потусторонним миром, некий центральный символ, способный переозначивать мир. Мужчина же присваивает в процессе дефлорации/убийства не женщину и не ее девственность, а вселенское плодородие, он занимается не сексом, а овладевает всеми силами иного мира. То есть он похищает не девственность, а это самое центральное означающее, символ могущества, волшебную палочку, с помощью которой он может переозначивать мир, то есть существовать.

Итак, вагина была связана со всем круговоротом рождений и смертей, выполняя функцию пограничного объекта. Вагина и фаллос являлись ритуальными символами: «С незапамятных времен эрекция кактаковая выступает как означающее – не случайно столь важную роль, и именно в качестве означающего, играют при создании форм человеческой коллективности в древних наших культах каменные дольмены»[15]. Именно здесь истоки современных социальных функций вагины как означающего, как символа.

То есть мы будем говорить о вагине как об условном символе и пространственной вещи одновременно, «…потому что вещи, использованные в качестве символов, из-за этого все же не перестают быть самими собой»[16]. И даже наоборот, символичность может продуцировать вещность, пространственность.

Вагина символизирует и само тело, придает всем его частям телесную значимость, создает тело из небытия неозначенных смыслов: «Эта телесность особого толка. Она выражается в индивидуализации пространства через место, она вписывает в пространство высоту и ширину, интервалы, она делает его обитаемым для человека. Но эта индивидуализация пространства в месте как раз и похожа на импринт, на отпечаток вещи в пространстве, на отпечаток, по-своему его деформирующий. Место становится слепком с человека, его маской, границей, в которой сам он обретает бытие, движется и меняется. Человеческое тело также – вещь. Оно также деформирует пространство вокруг себя, придавая ему индивидуальность места»[17]. Особую роль здесь играют движения тела/вагины, например, фрикции. Благодаря им вагина обретает пространственные характеристики, то есть они как бы вводят пространство внутрь тела. Именно в определенных повторяющихся движениях (фрикции, походка, качели, аплодисменты, курение, моргание, петтинг, тренажер, смех, рыдания, карусель, мастурбация, дрожь, верховая езда, укачивание ребенка, речь как движение губ, даже биение сердца) вагина становится «реальна», объемна. Такого рода движения – это способ оккупации пространства, с их помощью вагина вводит тело в пространство и придает себе пространственность.

Понятно, что фрикции как бесконечный повтор в определенном смысле останавливают линейное время. Во фрикциях телесность кардинальным образом преобразуется, человек перестает быть «личностью», превращается в анонимную «вагину/фаллос». Это похоже на буквальную реализацию метафоры, когда нечто символическое приобретает вдруг пространственно-временные характеристики. Например, «пизда словно океан», реализованная буквально в виде океана, приобретает иные означающие, получает «реальную» способность «колебаться», «бурлить», «волноваться», «пениться» и т. д. Фрикции – это такая же форма, как и океан, форма, скрытой отозванной сущностью которой становится сам объект.

Телесное в сексе теряет иллюзию своей материальности, а символическое приобретает кажимость телесности, вещности, как бы опредмечивается[18]. То есть перед нами совершенно иное тело, да и не тело вообще. Как сказал Михаил Ямпольский о смерти Фаркуахара: «Здесь буквально возникает иное, нематериальное тело, которое может двигаться по некой иной временной оси»[19]. Кроме того, в процессе фрикций субъект оказывается еще и наблюдателем собственных действий, то есть наблюдает себя со стороны. Все это сродни феномену падения, описанному Михаилом Ямпольским[20]. Метафизически падение – тоже повторяющееся движение. Субститутом этого движения может быть последующий за ним смех.