Впрочем, любовная нега, на короткое время охватившая было постоялый двор, быстро пропала, смененная раздражением и чувством неудобства. Девушек усаживали, угощали брагой, но старались не дотрагиваться до них и поминутно оглядывались: нет ли поблизости соглядатаев Гильгамеша? Один Зумхарар вел себя по-старому. Он схватил одну из девушек за руку, посадил к себе на колени и, прижавшись щекой к ее мягкой груди, повторял:

— Инанна ты наша, Спасительница ты наша!

Блудница смеялась, а охотники беспокойно цокали языками.

— Шамхат, красавица, — сказал в конце концов пожилой охотник. — Все знают, что Большой вас не трогает. Но мы-то не храмовые люди, Зумхарара будут пороть до полусмерти. Пожалей его, девушка.

— Пожалеть? — зашлась в смехе Шамхат. — А вам нас не жалко? Где это видано, чтобы я целую Луну сидела оголодавши? Хорошо, если Большой зайдет — но ведь ночь коротка, всех нас утешить он просто не успевает.

— Вам бы, красавицам, только одно, — сокрушался пожилой охотник. — Кормят вас, поят, а все, чему учат, — распевать песни, да раскидывать ноги. Лучшего охотника, чем Зумхарар, нет. Отойди от него, не лишай город такого человека!

— Глупости все это, глупости! — заявил раскрасневшийся Зумхарар, оторвавшись от прелестей жрицы. — Слушайте меня: Шамхат спасет нас, Инанна ради нашего спасения послала ее сюда!

Блудница с удивлением посмотрела на него.

— О чем ты говоришь, во имя Ану?

— Не нужно хлеба, не нужно пирогов и браги! Вот кто привлечет человека-скалу!

Зумхарар принялся увлеченно рассказывать девушке об испугавшем охотников чудище. В увлечении своем он, однако, не переходил грани преувеличения. Наоборот, демон-скала в его устах становился, вроде бы, и не таким ужасным. В нем появлялось нечто привлекательное — для женщины по крайней мере.

— Мы попробуем приручить его, — втолковывал охотник Шамхат. — Если ты пойдешь с нами, он обязательно дастся в руки. Распахни одежды, покажи ему красоту, тряхни волосами, сожми свои груди! Он бросит зверей, побежит к тебе — ты ведь хотела мужчину, Шамхат? Вот тебе мужчина, да еще какой!

— Но ведь он же дикий! — блудница скривилась, словно съела зеленый плод кизила. — Он изорвет меня, как лев антилопу.

— Не изорвет, красавица. Животные самок не трогают, а он даже не животное, он — дикий человек. Тебе будет хорошо, и мы заплатим, не пожалеем… — вкрадчиво говорил Зумхарар.

Шамхат задумалась. Ее привлекательное личико утратило на какое-то время прилизанную похотливую красивость. Рот приоткрылся, язычок осторожно облизывал губы, глаза медленно двигались вправо-влево. Охотники замерли — как замирали в засаде, боясь спугнуть дичь. Но вот девушка решилась. Потягиваясь, она озорно взглянула на Зумхарара:

— Думаешь, это его привлечет? — Шамхат нежно провела кончиками пальцев вокруг своих розовых сосцов и закатила глаза.

Охотники, судорожно сглатывая, хохотнули:

— А как же, милая! Понравится! Еще как понравится!

Двое суток чудище не появлялось у водопоя. Приходили разные степные звери, соблазнительно лакая воду, так соблазнительно, что руки охотников сами собой искали луки и дротики. Но охотиться им было нельзя, может быть это и привлекло бы человека-скалу, но тогда ни на какое приручение рассчитывать не приходилось. Зумхарар и пожилой охотник, и маленький, и Шамхат терпеливо сносили укусы мошкары, свирепствовавшей в укрытиях у водопоя. Блудница, никогда здесь не бывавшая, с любопытством и опаской разглядывала обрыв.

— Он похож на стену, — сказала она однажды Зумхарару. — Что за этой стеной? Ты поднимался наверх, видел, что лежит там?

— Пустыня. — Охотник попытался объяснить ей, что это такое. — Там земля серая, или цвета необожженного алавастра. Она твердая, как будто вся из дерева, а в жару и сушь покрывается трещинами. Весной, когда идут дожди, на ней растет трава: зеленая, по пояс человеку и такая густая, что пройти по ней без привычки сложно. Есть там и деревья, но их мало, они чахлые, гнутся из-за ветров и из-за того, что листья объедают антилопы. Эта земля то ровная, то вспучивается горбами повыше Кулаба. С горбов видно далеко; стоишь, ветер обдувает лицо — а везде пустота.

— Бр-р, — передернуло Шамхат. Она наморщила лоб и умоляюще посмотрела на Зумхарара. — Не рассказывай больше. Все там как-то не по-человечески.

Чудище пришло на третий день. Солнце только что поднялось и сзади, от Урука, заливало светом обрыв. Недавняя густая синева небес на западе становилась все прозрачнее. Ночная испарина едва заметно поблескивала на листьях и траве, слабо шелестел родник, в чаще тростника подавали голос птицы. Зумхарар и Шамхат лежали в укрытии сонные, томные. Утренняя тяжесть владела их членами. Съев по лепешке из грубой темной муки, они почувствовали, как их начинает охватывать дрема. На такое утро хорошо полюбоваться, а потом снова заснуть, отдыхая от всевозможных забот.

Но вот склон зашевелился, Зумхарар обругал себя за то, что не заметил, как человек-скала спустился по обрыву. Рядом с чудищем бежала степная лисичка. Высоко задрав хвост, быстро-быстро переставляя лапки, она не отставала от тяжелых, переваливающихся шагов демона. Они подошли к воде, разом наклонились и приникли к серебряной струе. Первой напилась лисичка. Тявкнув, она отряхнулась, посмотрела по сторонам и неторопливо потрусила обратно к обрыву. Человек-скала пил дольше. Зумхарар видел, как бурно вздымалась его спина, земляной человек походил на бурдюк, колдовским образом втягивавший в себя воду.

Наполнившись влагой, чудище выпрямилось и, довольно жмурясь, замерло. Сдерживая дыхание, люди разглядывали его. Пожалуй, рост у земляного человека был далеко не громадный. Макушкой он едва достал бы до носа Гильгамеша. Но уж очень, очень это существо было могуче. Его широченную, сутулую спину покрывали клочья серой шерсти. Затылок, словно корневище дуба, распирала сила. От бугристых плеч свисали мускулистые, крепкие, словно выкованные из небесного камня, руки с ужасающе большими ладонями. Массивная, почти без талии, спина переходила в крупный костистый зад и кривоватые, но необычайно проворные ноги. Из-за сутулости грудь казалась узкой, даже впалой, но перекатывание узлов мышц на ней быстро избавляло от обманчивого впечатления. Человек-чудище был просто удручающе устойчив. Он стоял на земле, слегка покачивая руками — не собьет ни бык, ни палица. Глядя на него, оставалось только крякнуть, всплеснуть руками — и осторожно обойти.

Тем более поражало лицо этого существа — необычное, но вполне человеческое. Квадратный подбородок с широким, толстогубым ртом и тяжелые надбровные дуги, казалось, должны были придать ему выражение тупой, угрюмой мрачности, однако маленький, курносый, почти детский нос и живые, с любопытством все примечающие глаза делали внешность человека-скалы успокоительно-наивной.

Насладившись утоленной жаждой, ожившая скала сделала шаг в сторону, стала поворачиваться к обрыву, с явным намерением вернуться в степь. Заметив это, Зумхарар пихнул блудницу локтем и злобно зашептал:

— Выходи же, выходи! Покажи ему красоты, ты видишь — он уходит!

Шамхат робко зашевелилась. Учуяв это, человек-скала резко остановился и воззрился на засаду урукцев. Зумхарар уже решил, что девушка струхнет, не решится поддразнить чудище. Однако та с каждым мгновением вела себя все решительнее. Закинув руки за голову, она томно вышла из-за скрывавших ее ветвей. К плавно колыхавшейся груди Шамхат пристало несколько былинок. Нагнув голову, но исподлобья глядя на него, девушка сдула их.

— Вот посмотри, посмотри, — блудница закусила нижнюю губку и маленькими шажками, вертя бедрами подходила к чудищу. Зумхарар видел, как изгибалась белая коса-змея вслед за движениями спины девушки.

Шамхат уже не шла, она танцевала. Выворачиваясь то вправо, то влево, ее маленькие ступни выстукивали на влажной утренней земле ритм, который в дни полной луны блудницы отбивали перед тайным, похожим на мужской половой орган идолищем в храме Инанны. Удары блудницы отдавались частой возбуждающей дробью в висках Зумхарара. Потея, подавляя безумное желание раскашляться, он смотрел на девушку и на демона разом. Человек-скала, раскрывши рот, не отрывал глаз от чуда, приближавшегося к нему. В его глазах охотник читал восхищение, настоящее человеческое чувство. Огромные руки пришельца из степей то и дело сжимались, словно он мял нечто мягкое, податливое.