Цезарь (смягчая его выражения). Римская оккупационная армия и все остальные, Руфий.

Потин (вне себя). Да… Но… но ведь…

Цезарь. Что ты хочешь сказать, друг мой?

Потин. Ты выгоняешь нас на улицу из нашего собственного дома. И с величественным видом заявляешь нам, что мы можем идти. Это вы должны уйти.

Цезарь. Твои друзья на улице, Потин. Тебе там будет спокойней.

Потин. Это подвох. Я опекун царя. Я шагу отсюда не сделаю. Я здесь по праву. А где оно – твое право?

Цезарь. Оно в ножнах Руфия, Потин. И мне не удержать его там, если ты будешь слишком медлить.

Возмущенный ропот.

Потин (с горечью). И это римская справедливость!

Теодот. Но не римская благодарность, полагаю?

Цезарь. Благодарность? Разве я в долгу перед вами за какую-нибудь услугу, господа?

Теодот. Разве жизнь Цезаря так ничтожна в его глазах, что он забыл, как мы ее спасли?

Цезарь. Мою жизнь? И это все?

Теодот. Твою жизнь, твои лавры, твое будущее.

Потин. Он говорит правду. Я призову свидетеля, и он докажет, что, если бы не мы, римская оккупационная армия под предводительством величайшего воина мира держала бы ныне жизнь Цезаря в своих руках. (Кричит в лоджию.) Сюда, Луций Септимий!

Цезарь вздрагивает, потрясенный.

Если ты слышишь меня, приди сюда и подтверди мои слова Цезарю.

Цезарь (содрогаясь). Нет, нет.

Теодот. Да, говорю я! Пусть военный трибун принесет свидетельство.

Луций Септимий, подтянутый, чисто выбритый, выхоленный, атлетического сложения человек лет сорока, в одежде римского воина, с правильными чертами лица, решительным ртом и тонким красивым римским носом, проходит через лоджию и становится перед Цезарем, который на миг закрывает лицо плащом, но затем, овладев собой, откидывает плащ и с достоинством смотрит на трибуна.

Потин. Говори, Луций Септимий. Цезарь явился сюда, преследуя своего врага. Разве мы дали убежище его врагу?

Луций. Едва нога Помпея ступила на египетский берег, голова его упала от меча моего.

Теодот (со змеиной радостью). На глазах его жены и ребенка! Запомни это, Цезарь. Они видели это с корабля, с которого он только что сошел. Мы дали тебе полной мерой насладиться местью.

Цезарь (в ужасе). Местью?

Потин. Едва лишь галера твоя показалась у гавани, нашим первым даром тебе была голова твоего соперника, того, что оспаривал у тебя владычество над миром. Подтверди это, Луций. Разве это не так?

Луций. Вот этой рукой, которая убила Помпея, я положил его голову к ногам Цезаря.

Цезарь. Убийца! Так же убил бы ты Цезаря, если бы Помпеи победил при Фарсале.

Луций. Горе побежденному, Цезарь. Когда я служил Помпею, я убивал людей не менее достойных, чем он, только потому, что он победил их. Пришла и его очередь.

Теодот (льстиво). Это дело не твоих рук Цезарь, а наших; вернее, моих. Ибо это было сделано по моему совету. Благодаря нам ты сохранил славу милосердного и насладился местью.

Цезарь. Месть! месть! О, если бы я мог унизиться до мести, к чему бы только не принудил я вас в возмездие за кровь этого человека.

Они отшатываются, смятенные и пораженные.

Он был моим зятем, моим старым товарищем. В течение двадцати лет он был владыкой великого Рима, в течение тридцати лет победа следовала за ним. Разве я, римлянин, не разделял его славы? Или судьба, которая заставила нас биться за владычество над миром, это дело наших рук? Кто я – Юлий Цезарь или волк, что вы бросаете мне седую голову старого воина, венчанного лаврами победителя, могущественного римлянина, предательски убитого этим бессердечным негодяем? И еще требуете от меня благодарности! (Луцию Септимию.) Уйди, ты внушаешь мне ужас!

Луций (холодно и безбоязненно). Ха! Мало ли отрубленных голов видел Цезарь! И отрубленных правых рук, не так ли? Тысячи их были в Галлии, после того как ты победил Верцингеторикса. Пощадил ли ты их при всем твоем милосердии? Это ли была не месть?

Цезарь. Нет, клянусь богами! О, если бы это было так! Месть – это по крайней мере нечто человеческое. Нет, говорю я. Эти отрубленные правые руки и храбрый Верцингеторикс, гнусно удушенный в подземельях Капитолия, были жертвами (содрогаясь, с горькой иронией) мудрой строгости, необходимой мерой защиты общества; долг государственного мужа – безумье и бредни, в десять раз более кровавые, нежели честная месть. О, каким я был глупцом! Подумать только, что жизнь людей должна быть игрушкой в руках подобных глупцов! (Смиренно.) Прости меня, Луций Септимий. Как убийце Верцингеторикса упрекать убийцу Помпея? Можешь идти с остальными. Или оставайся, если хочешь, я найду тебе место у себя.

Луций. Судьба против тебя, Цезарь. Я ухожу. (Поворачивается и идет через лоджию.)

Руфий (вне себя, видя, как ускользает его добыча). Значит, он республиканец!

Луций (оборачивается на ступенях лоджии, вызывающе). А ты кто?

Руфий. Цезарианец, как и все солдаты Цезаря.

Цезарь (учтиво). Поверь мне, Луций, Цезарь не цезарианец. Будь Рим истинной республикой, Цезарь был бы первым из республиканцев. Но ты сделал выбор. Прощай.

Луций. Прощай. Идем, Ахилл, пока еще не поздно.

Цезарь, видя, что Руфий не владеет собой, кладет ему руку на плечо и отводит в сторону, подальше от искушения. Британ идет за ним, держась по правую руку Цезаря. Таким образом, все трое оказываются совсем близко от Ахилла, который надменно отворачивается и переходит на другую сторону, к Теодоту. Луций Септимий проходит между рядами воинов, выстроившихся в лоджии; Потин, Теодот и Ахилл следуют за ним в сопровождении придворных, которые весьма опасливо поглядывают на воинов, сомкнув ряды, воины уходят вслед за ними, довольно бесцеремонно подгоняя их. Царь остался один на своем троне, жалкий, упрямый, лицо у него передергивается и руки дрожат. Во время всей этой сцены Руфий свирепо ворчит.

Руфий (глядя на уходящего Луция). Ты думаешь, он бы отпустил нас, если бы наши головы были в его руках?

Цезарь. Как смею я думать, что он поступил бы более низко, чем я?

Руфий. Ха!

Цезарь. Если бы я во всем следовал Луцию Септимию, Руфий, и, уподобившись ему, перестал быть Цезарем, разве ты остался бы со мной?

Британ. Цезарь, ты поступаешь неразумно. Твой долг перед Римом – лишить его врагов возможности причинять зло.

Цезарь, которого чрезвычайно забавляют моралистические увертки его деловитого британского секретаря, снисходительно улыбается.

Руфий. Что с ним спорить, Британ? Не трать понапрасну слов. Запомни одно, Цезарь: тебе хорошо быть милосердным, но каково твоим воинам? Ведь им завтра же придется драться с людьми, которых ты вчера пощадил! Ты можешь приказывать все, что тебе угодно, но я говорю, что твоя следующая победа будет резней из-за твоего милосердия. Я во всяком случае не буду брать пленных. Я буду убивать врагов тут же, на поле битвы, а потом можешь проповедовать милосердие, сколько хочешь. Мне уже не придется сражаться с ними. А теперь позволь, я посмотрю за тем, чтобы они убрались подальше. (Поворачивается и хочет уйти.)

Цезарь (оглядывается и видит Птолемея). Как? Они оставили ребенка одного? Какой стыд!

Руфий (берет Птолемея за руку и заставляет его встать). Идемте, ваше величество.

Птолемей (вырывая руку у Руфия, Цезарю). Он хочет выгнать меня из моего дворца?

Руфий (мрачно). Можешь оставаться, если хочешь.

Цезарь (ласково). Иди, мой мальчик. Я не хочу тебе зла. Но среди твоих друзей ты будешь в большей безопасности. Здесь ты в пасти льва.

Птолемей (уходя). Я боюсь не льва, а (глядит на Руфия) шакала. (Уходит через лоджию.)

Цезарь (одобрительно смеется). Храбрый мальчуган!

Клеопатра (завидуя, что Цезарь похвалил брата, кричит вслед Птолемею). Глупый щенок! Ты думаешь, это очень умно?