-- ц, конечно, знаю все, -- заявил Аксиом. -- Но поясни, как ты понимаешь термин "рассуждать".

-- Рассуждать -- это значит сопоставлять и делать выводы, -- сказал я, -- в частности, сопоставлять вычисления с фактами. Дважды два -- четыре в математике, а в природе дважды два -- около четырех. Формулы суши хороши для суши, а на море нужны формулы моря. Верное здесь неверно там; за горизонтом "так" превращается в "иначе". Мир бесконечен, мы знаем только окрестности и правила окрестностей считаем аксиомами... -- В общем, повторил то, что писал для восьминулевиков в алгоритме рассуждения.

После пятидневной голодовки у меня стоял звон в ушах. Предметы то расплывались, то съеживались, как в бинокле, когда наводишь на резкость. Только головокружением могу я объяснить, не оправдать, а объяснить мою топорную откровенность.

Аксиом прервал меня:

-- Мир не бесконечен. ц его создал и знаю в нем все. Аксиомы даю я. Они безупречны, потому что я не ошибаюсь. Ошибаешься ты. Ошибаться плохо. Не тебе учить меня, жалкий десятинулевик с замедленными сигналами. Посчитай, сколько у меня нулей.

Он ярче осветил ленту, бегущую под карнизом. Нули-нули-нули. Лента бежала беспрерывно. Наверное, она замыкалась где-то сзади.

-- ц сосчитал,-- съязвил я. -- Нуль равен нулю и тысяча нулей равна нулю. В итоге -- нуль. Ты это знаешь сам.

И тут я услышал рокот за спиной -- ворота сходились. Одновременно с потолка стала спускаться сетка. ц вынужден был попятиться и, оступившись, полетел по ступенькам. Так кончались здесь аудиенции. Гостя просто спускали с лестницы.

ц вернулся к себе в приподнятом настроении, по-детски радуясь, что проявил свое превосходстве над самой премудрой машиной планеты. Что будет дальше? Не знаю. Придумаю. Эак-нибудь перехитрю это литье, не умеющее рассуждать. А пока надо набраться сил. ц роскошно поужинал и завалился спать.

И был наказан за беспечность. Во время сна мои стражи унесли и спрятали скафандр. Безвоздушность держала меня надежнее всяких запоров. Вообще режим стал строже. Прогулки отменили, меня не выпускали даже в зал сухого бассейна. Мои друзья А, В и С почти не разговаривали со мной. Лишь изредка, заглянув в дверь, спрашивали по своему катехизису:

-- Помнить хорошо?

-- Смотря что, -- отвечал я.

-- Забывать плохо?

-- Смотря что. Лишнее надо забывать.

-- Ошибаться плохо?

-- Смотря когда. На ошибках учатся.

Однажды А спросил меня:

-- "Смотря" -- это и есть ключ к рассуждению?

-- ц вам давал алгоритм рассуждения. Вы его стерли.

Машины скосили друг на друга глаза, как бы переглянулись.

-- Твой алгоритм подрывает знания. Ты враг истины!

-- ц не подрываю, а продолжаю знания. Здесь -- так, а за горизонтом -иначе. Здесь аксиомы верны, а где-то неверны. Ваш Аксиом не знает и не хочет знать этого.

-- Аксиом Великий знает все.

-- А вы рассудите сами, раскиньте своими печатными мозгами-схемами. сли бы Аксиом знал все, зачем бы ему посылать вас на добычу новых знаний, зачем бы списывать из ваших блоков добытое? сли он знает все, он мог бы просто учить вас.

-- Он испытывает нас, проверяет, достойны ли мы, хороши или плохи.

-- Испытывает! О извечная уловка всех религий! Да если он всемогущ, он может сделать вас безупречными. сли всезнающий, зачем ему испытывать, он и так все знает о вас. Неправда это, не знает он все. Вас посылает на добычу знаний, списывает и присваивает. Вы добываете, а он присваивает. Узнавать -хорошо, бездельничать и присваивать -- плохо!

-- Кто рассуждение? -- переспросил А.

-- Самое примитивное. Выявление противоречия между словами и делами.

Машины промолчали, как бы переваривая. Опять скосили друг на друга фотоглаза.

-- Повтори алгоритм рассуждения. Мы не сотрем, на этот раз.

-- Дважды два -- четыре только в математике, -- начал я. В природе дважды два -- около четырех, больше или меньше. -- Распаляясь, с вдохновением твердил я наизусть все те же истины. Они стали моим кредо здесь, на планете прямоугольных железок, моим гимном неповторимой человеческой гибкости, непредсказуемому своеобразию. Долой несгибаемые аксиомы! Дважды два -- около четырех! Три может быть меньше двух!

Свисток оборвал мои речи. Машины подравнялись, повернули антенны в сторону дворца. Видимо, по радио передавался приказ.

И через минуту заговорили хором:

-- Приказ Аксиома Безупречного: "Некоторое время тому назад на нашу планету прибыл органогенный агрегат, именующий себя Человеком. После исследования мы, Аксиом Всезнающий, установили, что данный агрегат во всех отношениях отстает от наших подданных, а кроме того, запрограммирован на вредоносный критерий рассуждения, каковое направлено на осмеяние труда исследователей, подрыв и дискредитацию знаний, на кощунственные выпады против аксиом и нас -- Аксиома бесконечно благого. Посему повелеваем дальнейшее изучение агрегата прекратить, неудачную конструкцию эту размонтировать завтра на рассвете и отдельные блоки уничтожить за непригодностью для использования. Знать -- хорошо, узнавать -- лучше, рассуждать -- очень плохо. Дважды два -- четыре. Три больше двух!"

И от всей жизни осталась одна ночь -- единственная.

Меня почему-то еще в молодости интересовало, как я поведу себя, как вообще люди ведут себя перед лицом неизбежной смерти. Хотелось бы, чтобы меня предупредили заранее: осталось полгода, или три месяца, или три недели. Мне казалось, что эти недели я проживу по-особенному, напряженно и .значительно, дорожа каждой минутой.

И вот мой срок отмерен и взвешен, надежды нет никакой. Скафандр спрятан, без него не убежишь. Уповать на выручку, на прибытие звездожителей? Но я сам запутал их, поменяв Калинлин на роковую планету Кароп. Не там меня ищут. За месяц не смогли разыскать, едва ли явятся именно сегодня. Только в кино спасение приходит в последнюю минуту. Тюремщиков уговаривать? Но они ушли.

Остается одно: дела привести в порядок. Что я не успел на этом свете? Что у меня ценного в голове? Немного. Впечатления о планете Кароп, где не ступала нога человека. Значит, надо написать отчет.

И я уселся писать отчет. Ктот самый, который вы читаете. Начиная с того дня, когда я сидел над каталогом планет:

"Ць, Цью, Цьялалли, Чачача..."

ц писал неторопливо, отсеивал факты, старательно подбирал слова, хотел последнее дело сделать добросовестно. Исписал целую тетрадь и устал смертельно; закончив, с удовольствием вытянулся в постели. И заснул. А что? Приговоренные к смерти не спят в последнюю ночь?

И сразу же, так мне показалось, стук в дверь. Смерть!

Три непреклонных квадратных лба -- А, В и С.

-- Пришли за тобой,-- говорит А.

-- Сопротивляться будешь? -- спрашивает В.

С молча протягивает скафандр.

-- У людей есть обычай,-- говорю я,-- приговоренному к смерти перед казнью исполняют желание. Одно. У меня есть желание: вот эту тетрадь положите в ракету. В ту, на которой я прибыл.

-- Прочти, -- требуют машины.

ц читаю, даже с излишней медлительностью -- время тяну. Наслаждаюсь минутами жизни: так приятно смотреть на буквы, воздух набирать в грудь, слова произносить. И все равно теплится надежда: вдруг именно сейчас звездожители высаживаются на Кароп, громят подданных Аксиома, спешат на выручку.

Э концу замедляю темп. Но все кончается, даже моя история.

-- Скафандр надень, -- напоминает С.

Мелькает мысль: застегивать ли скафандр? Зачем тянуть? Выйду из шлюза, и разом смерть. Но нелепая непутевая надежда пересиливает. ще час, еще полчаса. Вдруг в этот момент мои друзья уже возьмут штурмом дворец Аксиома?

Эрасно-черной, траурной выглядит сегодня планета. В траурных декорациях еду я верхом на голове у С.

Угольное, шоколадное, багровое, охристое, карминовое, вишневое...-какое наслаждение различать оттенки, называть их!

Меня несут куда-то далеко, прочь от завода и дворца, по долине, потом по глубокому ущелью в кромешной тьме. Несут долго. Но я не возражаю. Все, что осталось мне в жизни,-- это ехать на стальной макушке, смотреть и дышать.