В этом сознании культурного превосходства Старого Света над США заключался один из главных стимулов эстетического "паломничества" [*Одна из его ранних новелл на эту тему так и озаглавлена: "Страстный пилигрим" (1875)] Джеймса в Европу, которое завершилось в конце концов экспатриацией.
В 1875-1876 годах он живет в Париже, где сближается с Тургеневым, Флобером, Э. Гонкуром, Золя и Доде. Затем поселяется в Лондоне, откуда лишь ненадолго приезжает в США (1882- 1883). Последовавшая в это время смерть родителей, казалось, обрубила последние корни, еще связывавшие Джеймса с его родиной. С 1884 по 1905 год он жил в Англии, временами - в Италии, которую хорошо знал и любил и где развертывается действие многих его произведений. Поездка в США, предпринятая после двадцатилетного отсутствия в 1905 году, дала писателю возможность проверить новыми впечатлениями свое прежнее отношение к Америке. Он ездит по стране, читает лекции о Бальзаке, подготовляет для американских читателей так называемое "иью-йоркское" двадцатичетырехтомное собрание своих сочинений [*Предисловия автора, предпосланные каждому из томов этого собрания, изданные впоследствии отдельной книгой ("Искусство романа"), дают богатейший материал для уяснения творческой истории произведений Джеймса и его эстетических взглядов] - и возвращается обратно в Англию, теперь уже навсегда.
Еще в 1890 году Джеймс писал своему другу, американскому писателю Хоуэллсу: "Одно только ясно, - это то, что отныне я должен писать, хорошо ли, плохо ли, об Англии: ее я сейчас больше вижу и в известном смысле лучше знаю... Она представляется мне отчетливей по мере того, как Америка для меня тускнеет; а так как Америка никогда мне не доверяла, даже в лучшие времена, то и я, действительно, не могу доверять ей".
Непосредственным поводом к этому письму был холодный прием, оказанный в США роману "Бостонцы", в котором многие увидели диффамацию американской жизни. Но "недоверие" Джеймса к США имело и гораздо более глубокие основания.
Фантастическая символика рассказа "Веселый уголок" многое объясняет в отношении Джеймса к буржуазной Америке. Спенсер Брайдон - образ во многом, по-видимому, автобиографический, если судить по его духовному аристократизму и интеллектуальной утонченности, - прожив тридцать три года в Европе, задается вопросом: что могло бы сделаться с ним, останься он в Нью-Йорке? Встреча с собственным "американским" двойником, которого Брайдон выслеживает ночь за ночью в опустелом и мрачном родительском доме, пока не сталкивается с ним лицом к лицу, дает ответ па этот вопрос. Брайдон видит перед собой омерзительное, оскотинившееся существо; в чертах этого незнакомца, представляющего собой "второе я" Брайдона, запечатлены все пороки темной, алчной, хищнической жизни. На правой руке у него недостает двух пальцев, обрубленных, видимо, в яростной схватке из-за какой-то добычи. У него, вероятно, был бы миллион, думает Спенсер Брайдон, вспоминая чудовищный облик своего двойника. Но ему страшно допустить даже мысль о том, что в этом отталкивающем, обездушенном "скоте" есть что-то общее с ним самим.
Как видно из записных книжек Джеймса, он придавал особенное значение мотиву превосходства Брайдона над его американским двойником-антагонистом. В разыгрывающемся между ними конфликте Брайдону принадлежит роль преследователя, его двойнику - роль преследуемого, "травимого", уличаемого противника, который сознает свою виновность. Превосходство Брайдона основано не только на широте его интеллектуального кругозора, но и на его нравственной силе: он заставляет своего двойника выйти из мрака, показаться, открыть свое отвратительное лицо и таким образом побеждает в этом странном единоборстве со своею собственной тенью. Излюбленная ситуация стольких романтических повестей и рассказов (о двойниках-антагонистах, о тени, отделяющейся от человека, и т. п. писали и Гофман, и Шамиссо, и По, и Андерсен, и многие другие) у Джеймса облекается в форму символической, но остро современной по своему социально-этическому смыслу "притчи" на тему о том, что может сделать с человеком капиталистическая Америка. И характерно для Джеймса раскрывающееся напоследок ироническое значение заглавия рассказа. "Веселый уголок", как Брайдон привык с детства называть старый фамильный дом, расположенный на перекрестке двух нью-йоркских улиц, оказывается местом, где калечат человеческие души.
Однако проблема выбора между США и Европой, к которой постоянно возвращался в своем творчестве Джеймс, не всегда решалась им однозначно. Обосновавшись в Англии, он видел и пороки британского общества и (как показывают его во многом автобиографические рассказы о художниках, в особенности "Смерть льва") чувствовал себя безгранично одиноким. Его мучила оторванность от родной почвы. Интересны в этом отношении воспоминания американского писателя Хэмлина Гарленда, посетившего Джеймса в Англии в конце 90-х годов. "Если бы я мог начать жизнь сначала, - сказал он тихо, устремив на меня мрачный взгляд, - то я был бы американцем. Я бы пропитался Америкой, я не знал бы других стран. Я изучал бы ее прекрасную сторону. Смешение Европы и Америки, которое вы во мне видите, оказалось губительным. Оно сделало из меня человека, который но является ни американцем, ни европейцем. Я потерял связь с моим родным народом и живу здесь один".
Джеймс особенно внимательно вглядывался в судьбу Тургенева, которого любил и как человека, и как писателя, которого считал своим учителем. Тургенев много лет провел вдали от России, но Джеймс понимал, что всем своим творчеством он был кровно связан с жизнью русского парода. "Его произведения - как у каждого великого романиста - сильно пахнут его родной землей и вызывают у того, кто прочел их, странное чувство давнего знакомства с Россией. Кажется, словно мы путешествовали там во сне или жили там в прежнем существовании". В другой статье, написанной позже, в 1884 году, уже после смерти Тургенева, он говорит о том, что судьбы его родины занимали русского писателя больше, чем проблемы литературного мастерства: