И он опять стал рассказывать, как после пары легких пощечин Серфинг признал, что работал на одну банду, хорошо известную в кругах, где проплывает героин, банду, которая снабжала его наркотой: конечно, ведь у месье водились денежки. Эта же банда уже выкрала однажды Шерифа из больницы, кстати, при содействии того же Серфинга, их рук дело – главаря с оттяпанным ухом и его молодцов.

– Так как он ничего не смог вытянуть из Шерифа, ему приказали отправить его на тот свет сегодня ночью. Так?

Последний вопрос относился к Серфингу.

– Так или нет? Серфинг кивнул.

– И знаешь еще что, Бен?

Сейчас узнаю.

– После того, как он разделал бы Шерифа, наш добрый доктор собирался заложить нас легавым, свалив все на нас. Мило, правда? Шурин, называется!

Я подумал о Лауне и тут же услышал голос Серфинга, знакомый до боли, до отвращения. Боже мой, что за ответ… Вечный и неизменный ответ всех сволочей на свете, не важно, в форме они или в штатском:

– Мне приказали.

– А я – животное, – ответил Симон, – и подчиняюсь только собственным инстинктам.

И Симоновы инстинкты проредили на полдюжины зубов забор во рту Серфинга.

Тут дверь моей комнаты распахнулась.

– Прекрати, Симон!

Это был Хадуш. Симон остановился. Хадуш обратился ко мне, подводя итог:

– Так и выходит, Бенжамен. Когда в медицине не все ясно, нужно приглядеться к врачам.

Наступила пауза. Потом он спросил:

– Ладно. Что теперь будем делать?

Теперь следовало оставить эти игрушки. Теперь предстояло положиться на справедливость законов. Теперь мы должны были поставить в известность полицейских, выдать им этого убийцу и вернуть им их американского коллегу. Вот, что мы должны были сделать и что я ответил на заданный вопрос.

Но иногда сама судьба противится лучшим намерениям.

На этот раз судьба предстала перед нами в обличии Лауны, которая возникла на пороге комнаты с именем любовника на устах, выпустив коготки, и в один миг оказалась в объятиях ненаглядного Серфинга.

Серфинг, недолго думая, схватил ее за шею, зажав в распоре локтя и приставив острое лезвие скальпеля к стучащей аорте.

Все это произошло так быстро, в полной неразберихе, что я и слова не успел вымолвить.

– Фот фто я фейфаш фделаю, – промямлил Серфинг, кое-как управляясь с остатком зубов. – Фейфаш я фыйфу фмеффе ф эфой ифиошкой, и ефли хошь офин иф фаф шфинефя ф меффа, я ее приконшу.

Такова была его программа выживания.

Но все случилось еще быстрее.

Выстрел грянул прежде, чем я заметил револьвер 11,43 в руке Симона. Однако все уже было кончено: Араб держал в руке дымящийся ствол, а то, что осталось от Серфинга, осело к ногам Лауны.

Лауна была слишком занята здоровьем Шерифа, чтобы упиваться собственным горем. Это черта истинно сильных духом: печали и радости для них – лишь скобки в писании долга. Оставим.

Нужно было опять подключить Шерифа к системе питания и оценить размеры нанесенного ущерба. Всю эту ночь Лауна выполняла работу лаборантки. Анализ крови показал неимоверное скопление токсических веществ, впрыснутых в тайники ньюйоркца. Серфинг также постарался и над ребрами. Шериф еле дышал.

– Ну и настрадался же он, должно быть!

Да. И жертва не хотела более ни капли страданий. На этот раз мученик серьезно решил сняться с якоря.

– Сейчас счет пошел на часы.

Лауна произнесла эту пророческую фразу на следующий день, ровно в полдень, стоя над Шерифом, жизнь которого держалась на волоске.

– Если бы не эта история, я бы его спасла, Бен! Он уже был спасен!

Бедная Лауна, сразу два предательства: ее любви и ее искусства… Трудно сказать, которое из двух она переживала тяжелее.

– А, знаешь, ведь он был крепкий малый. Она говорила о нем уже в прошедшем.

– И сильной души человек.

– Может, предупредить рабби Разона?

– Думаю, да.

Рабби Разон явился со своим святым писанием. Когда мы ему сообщили о той неблаговидной роли, какую сыграл в этом Серфинг, он лишь ответил:

– Huerco malo! Извини, Лауна, но он мне сразу не понравился, этот guevo de rana…

И перевел для маленьких:

– Нет, он мне совсем не нравился, это жабье отродье…

Жереми, Тереза и Клара убирали комнату цветами, готовясь к приему Бельвиля. Они решили провожать Шерифа в последний путь в атмосфере праздника. Пришпиленные к потолку ленты с прощальными надписями покрывали славой небесный свод над его одром. Ждали в первую очередь племя Бен Тайеба, но еще и делегацию китайцев и евреев квартала, а также всех латиноамериканцев, какие изъявят желание прийти. Долговязый Мо привел всю Западную Африку. За ними увязались пара-тройка американцев, часто захаживавших в ресторанчик «На мели», тот, что на улице Анвьерж. Нужно было сделать так, чтобы этого одинокого человека проводило как можно больше народа. Такова была воля Жереми. И чтобы женщины рыдали в голос. И чтобы рвали на себе волосы. Словом, чтобы было лучше, чем на похоронах национального героя, настоящее погребение планетарного масштаба.

– Как если бы мы хоронили его в центре Земли.

Жереми возложил на голову Шерифу миртовый венок.

Комнату заволокло туманом ладана.

– Я могу начинать? – спросил рабби Разон.

Да, уже можно было. Все было чинно, своим порядком, как на земле, так и на небе.

Но он не начал.

В этот самый момент в дверном проеме появился ангел. Прозрачный, молочно-белый, он застыл под взглядами всех присутствующих. Это был один из тех ангелов, каких мы обычно видим на витражах: пышных, белокожих, с лицом, светящимся небесным спокойствием и безразличием.

Это была мама.

Она прошла к умирающему сквозь благоговейную тишину. Казалось, она не касается ступнями пола. Она приковывала взгляды и проникала в умы. Когда она склонилась над челом умирающего, все, мужчины и женщины, почувствовали жар ее дыхания на своих устах.

– Этот человек еще не умер, – произнесла она наконец.

Потом скомандовала:

– Положите его в мою постель.

И исчезла, так же как появилась.

Пришлось выждать, пока рассеется зачарованность, чтобы рабби Разон мог дать зеленый свет:

– Там, где Бог не справляется, туда он посылает женщину. Перенесите его к ней в кровать.

– Вне всякого сомнения, – заметил Хадуш, после того как мы перенесли Шерифа, – твоя мать – это явление.

– Поэтому-то мы и видим ее так редко, – ответил я.

И так как мы были наедине, я улучил минутку, чтобы спросить:

– Что ты сделал с Серфингом?

– Похоронил, не так пышно, конечно.

– Но кроме этого?

– Он был всего лишь марионеткой. Мы засекли тех сволочей, что дергали его за ниточки. Он был их игрушкой, вот мы его им и вернули.

Они просто-напросто положили тело Серфинга в багажник «мерседеса», вместе с отрезанным ухом владельца и его же стволом 11,43. После чего вызвали полицию и решили не ждать, что будет дальше.

– В принципе, я осуждаю подобное сотрудничество, – объяснял Хадуш, – но бывают обстоятельства, когда мир и спокойствие в гражданском обществе заставляют пойти на некоторые уступки.

Мо и Симон остались на шухере в бандитском квартале. Ровно в шесть утра силовики в масках наводнили здание и забрали человека с отрезанным ухом, «мерседесом», трупом Серфинга, орудием преступления и перспективой загреметь лет эдак на пятнадцать.

– Сейчас он, наверное, уже сдал всех своих. Он крепкий, но размазня.

– Смотри, как бы он тебя самого не заложил, Хадуш. Ухо-то его – твоя работа, не забыл?

Хадуш возвел очи к небу, как бы прося терпения для этого недалекого ученика.

– Мой нож – в кармане Серфинга, с его же отпечатками на рукоятке.

Пауза.

– Видит бог, как нам с Симоном не хотелось оставлять там наши доспехи!

Еще пауза.