— Что же? — сказал он. — Действительно, по её обычаю, ей грех показываться чужим глазам… Довольно с тебя моих слов. Пусть твои уши станут тебе глазами!..

Я не настаивал дольше.

Мы ещё долго разговаривали с Ятиргином в этот вечер. Он оказался довольно бывалым человеком и обычным эпическим языком, свойственным чукотским рассказчикам, описывал подробности приморской жизни, условия промысла, порядки торговли с рогастыми эскимосами и морскими бородачами. Более всего он распространялся о покупке американцами живых оленей для разведения стад на американском берегу. К этому предприятию все чукчи относятся одинаково враждебно, так как оно грозит ещё более сократить привоз дорогих мехов из полярной Америки, вымениваемых на шкуры молодых оленей, необходимые эскимосам для одежды.

— В последние годы, — говорил он, — началось новое, чего раньше не бывало, чего мы не слыхали от своих отцов. Ходит Или[16] на огненных судах, возит ружья, и капканы, и ткани, и сахар, и сердитую воду в бочках и не берёт ни уса (китового), ни зуба (моржового)… Или, живущий по ту сторону пролива, против конца земли, в морской губе, между двумя мысами, в недвижных домах… Накупив чукотских оленей, ставит на судно, сдирает мох с чукотских скал, кормит всю дорогу, потом выпускает на своём берегу, творя обиду жителям этой земли. Создав стадо, соблазняет наших пастухов стеречь своих оленей за высокую плату, размножает скот, желая вести торг собственными шкурами. По моему уму, это весьма худо. А по твоему?..

Я выразил осторожное мнение, что всё вредное жителям я тоже считаю худым.

— Пошёл Или по морю, — продолжал Ятиргин, — и вышел в открытую воду. Встретил его Маньо[17], посланный Солнечным Владыкой русский бородач[18], на большом судне с тремя стоячими деревьями (мачтами). Или пьян, говорит: "Я начальник, я силач, я великий, я пьяница!" — "Ага! — говорит Маньо. — Приди же ко мне в гости!.." Как только пришёл, связал ему руки и ноги, повесил на мачте вниз головой. Говорит Маньо: "Ты богач, ты начальник, ты пьяница?.. А что?.." Или только головой крутит: "Ух!.." Говорит Маньо: "Ты завёл стадо?" — "Завёл!" — "Зачем же ты завёл стадо? Как ты приобрёл его?" Говорит Или: "Отчасти, конечно, я купил его". — "Ага!.. Чем же ты купил его?" Говорит Или: "Частью ружьями". — "А ещё чем?" — "Также сердитой водой!.." — "А ещё чем?.." — "Иных, по правде, взял грабежом". — "Ага! — говорит Маньо. — Зачем же ты завёл стадо?" — "Хотел продавать шкуры пыжиков островитянам!.." Говорит его людям: "На четвёртый день придите взять его!.." Пришли его люди на четвёртый день. "Скорее уходи на свою землю! Не нужно тебя. Оставь здесь оленей! Если творящий создал тебя без стада, зачем противишься, нанося оскорбление жителям этой страны? Уйди скорее домой!.. Если снова придёшь, будешь убит до смерти!.." Тот ушёл, скрылся. Маньо пошёл по морю, снова встречает заморского бородача[19]. "Ты зачем идёшь? Не нужно тебя! Вернись!" — "Меня послал владыка земли бородатых…" — "Вернись!.." — "Не хочу!.." — "А-а! Давай же сражаться!" Сразились. Маньо сильнее. Стал убегать заморский бородач. Маньо смотрит на большую бумагу, видит весь путь беглеца, спустился под воду, нырнул, как гагара, вместе с судном, вынырнул впереди чужого судна. Говорит бородатый: "Пристанем к берегу, испытаем, из нас двоих кто лучше". — "Согласен!" Вышли на берег! Маньо-дружок весьма проворен, с лёгкими членами. Стал на собачью нарту, прыгнул вперёд через всю упряжку и опять назад на нарту, ибо весьма лёгок. Другой тяжёл, колода!.. Скоро смял руки бородатого, пригнул к ногам. "Ой, ой, отпусти!.." Связал железной верёвкой, увёз вместе с собой…

Жена и брат Ятиргина заснули на половине рассказа. Мне нужно было сделать ещё несколько записей, и я вынул из портфеля свою тетрадь. Гостеприимный хозяин непременно хотел бодрствовать вместе со мною.

— Нет, нет! — решительно отвечал он на все уговоры. — Пока твои глаза ещё смотрят, стыдно моим закрыться. Буду тебе товарищем скуки. Стану смотреть на бег твоей руки.

Впрочем, так поступал хозяин каждого шатра, где мне случалось провести ночь. Мы заснули только около полуночи, одновременно и внезапно побеждённые усталостью, едва найдя достаточно силы для того, чтобы погасить лампу, и не давая себе даже труда улечься как следует на шкурах.

Когда на другое утро я вышел из полога, приготовления к бегу были в полном разгаре. Чаунщики и кавралины уже приехали со своих стойбищ. Оленные жители были тоже в полном сборе. Кроме чукч, явилось ещё человек двадцать ламутов, не столько для участия в состязании, сколько в смутной надежде урвать как-нибудь кусок мяса от щедрости или простодушия хозяев.

Старики стояли группами у шатров, молодые люди озабоченно осматривали копыта оленей и полозья беговых нарт. Акомлюка праздно стоял у своего шатра. Не надеясь на быстроту своей упряжки, он решил отказаться от участия в беге.

— Хорошо ты спишь, Вэип! — приветствовал он меня. — Должно быть, Тылювия тебе мягко постлала… Видел? — прибавил он таинственным тоном, подходя ближе.

— Я как увижу? — переспросил я. — Впрочем, я думаю, что это женщина!..

— Ну да, женщина! — вмешался неугомонный Амрилькут. — Тут есть старушка у кавралинов, из одной земли с ними, в одно время пришла, — послушай-ка, что она говорит!.. "Ночевала, говорит, прошлым летом в одном пологу с ними, и они лежат, раскрывшись… Так Ятиргин — это что? — ребёнок, а не мужчина. А настоящий-то мужчина — Тылювия…"

Чукчи смеялись, но старый Рольтыиргин с испугом уговаривал их говорить потише.

— Ещё услышит та! — кивал он головой в сторону шатра Тылювии, как будто шаманка могла услышать оттуда наш разговор.

Акомлюка отозвал меня в сторону.

— Ты бы не ставил на борьбу!.. — заговорил он сконфуженно. — Разный народ есть, со всех земель… Худые люди!.. Может выйти драка!..

— Нельзя не поставить!.. — отвечал я. — Все люди знают. Станут приставать! А кто худые? — спросил я не без задней мысли. — Кэргак?..

— Пустое! — ответил он с неудовольствием. — Умку могу я зашвырнуть дальше белого моря, пусть себе живёт с медведями…

Я улыбнулся. Имя Умки действительно означает по-чукотски белого медведя…

— По-моему, пусть! — продолжал Акомлюка. — А только Митрошке скажи, пусть он не борется! Хоть станут тянуть за полы, хоть сам я стану звать, пусть укрепится!.. Русский!.. Худо!.. Ещё опять выйдет смута!..

Он имел в виду столкновение русских с чукчами, имевшее место в 1895 году на анюйской ярмарке.

Я обещал удержать Митрофана от участия в борьбе. Етынькэу торжественно вынес из-за своего шатра связку берёзовых жердей, провёл черту на снегу, воткнул на черте ветку тальника и подле неё положил свою ставку. Я воткнул ветку немного подальше и привязал к ней большой нож в кожаных ножнах, довольно грубое произведение якутского кузнечного ремесла. Третий приз состоял из тюленьей шкуры и был поставлен Акомлюкой. Женщины зажгли около каждой ставки по небольшому костру и бросили в огонь по нескольку зёрен жира. Ездоки уже запрягали оленей. Толин крепко подтянулся и заткнул за пояс широкие полы своей кукашки.

— Ух! — говорил он, обращаясь к нам. — Я всё равно ваш земляк, на этой земле один с запада. Пожелайте мне счастья, чтобы я опередил. Они все против меня, носовые и оленные!.. Ух, как хочется обогнать!..

Коколи-Ятиргин заботливо выравнивал длину постромок и испытывал крепость ремешков, соединяющих концы ременного хомута.

Всех упряжек, желавших принять участие в беге, было около сорока. К великой утехе молодых людей, вертлявая Каляи вывела и свою упряжку, желая состязаться с мужчинами.

— Го-го! — кричал Акомлюка. — Важенка! Хочет гнаться за быками!