Пока длился этот монолог, индейцы, несмотря на темноту, крепко связали Перро, сохранив, однако, ему – при сложной системе узлов – некоторую свободу движений.

Сэр Джордж с той минуты, как открылась страшная реальность происшедшего, хранил презрительное спокойствие. Он разобрал несколько индейских слов, выученных им во время путешествия, узнал голос носильщика, прозванного Лосем, понял, что находится во власти краснокожих, надеяться на милость которых бессмысленно. В отчаянии он ждал утра.

Индейцы не обижали бледнолицего, даже окружили вниманием, чтобы предстоящую пытку он принял с ясной головой, полный сил, поили его свежей водой, подливая немного бренди, наверное, того, что он сам им недавно дал; прикладывали к ранам компрессы, смоченные в жидкости, секрет которой был ведом только им. Джентльмен сразу почувствовал облегчение. Краснокожие вели себя вроде тех цивилизованных людей, что лечат приговоренных к смерти, дают им то куриную ножку, то рюмку коньяка перед тем, как отправить на гильотину или виселицу.

Перро, закончив спор с туземцами и выкурив трубку, уснул.

Индейцы же уселись вокруг белого человека в кружок и застыли, не отводя от него горящих, как у диких зверей, глаз.

Женщины же и дети уснули на груде мха и ароматной сосновой хвои – они устали за день, когда надо было то быстро идти вперед, то возвращаться, чтобы не насторожить охотников.

Скоро голоса птиц возвестят утро. Розоватые лучи уже освещают снежные вершины, играют на стволах деревьев, словно охваченных огнем.

Бодрящий запах смолы смешивается с легким ароматом цветов, чашечки которых начинают открываться при первом поцелуе солнца. Куропатки и глухари выводят на высокой ноте свою песню, белочки носятся как безумные, насекомые жужжат: лес пробуждается, небо светлеет – жизнь кажется прекрасной.

Индейцы уже бродят по поляне с присущей им отрешенностью. Они умываются, едят и – что удивительно – раскрашивают себе лица яркими красками, как их братья из Соединенных Штатов.

В результате многолетней службы у белых миролюбивые носильщики потеряли часть своих привычек, одеваются на европейский лад, отказались от кочевого образа жизни и не раскрашивают больше себе лица, за исключением особых случаев.

Принятые на государственную службу, они полгода проводят на перегоне от Йела до Карибу, где не носят оружия, разве только нож и американский топорик вместо древнего томагавка. Потом возвращаются в свои деревни, иногда довольно отдаленные, и остальную часть года живут со своими семьями, промышляя рыбной ловлей, охотой, покупая продукты на заработанные деньги.

Этих краснокожих уже не назовешь дикарями, они оседлы, знают, что такое сберегательный банк, профессия, рабочий день, и охотно помогают промышленникам, путешественникам, золотоискателям и лесорубам, мирно с ними сосуществуя.

Они легко переносят скудость пищи, не обижаются на тумаки и грубые слова. Вывести их из терпения и уравновешенности может только отвратительное преступление, нарушающее все нормы гуманности. Именно таковым оказался поступок сэра Джорджа.

На этот раз индейцы пренебрегли законами послушания и отбросили страх возмездия за расправу над белым. Жестокость мести должна равняться жестокости преступления англичанина или даже превзойти ее.

Брат главного начальника правителя-наместника края умрет в страшных мучениях, а мстители пустятся в бегство и, спасаясь от конной полиции, доберутся, если смогут, до ледовых долин Лабрадора, до неприветливых земель Аляски.

Ради торжества справедливости они откажутся от спокойной жизни, какой живут со времени появления на их земле белых, и станут беглыми изгоями, проклятыми, за голову каждого из них будет обещано вознаграждение в десять фунтов стерлингов.

Перро проснулся последним, подкрепился, съев три килограмма холодного филейного мяса, крупно порезанного и насаженного на палку одним из индейцев. Метис внимательно смотрит, как готовится казнь, и ворчливо все критикует, замечая, что здесь не чувствуется военного опыта и, видно, нет специалистов по казни. Он презрительно говорит:

– А как можно было бы все обставить! Во времена моей молодости, когда индейцы собирались казнить пленника, об этом знали все племена на расстоянии двух миль. Тогда краснокожие не ведали усталости, их песни оглашали дали, всю ночь жгли военные костры, плясали до боли в спине, пили до умопомрачения. Пленнику позволялось оскорблять своих палачей, высмеивать их за отсутствие воображения.

Женщины и дети превосходили в жестокости мужчин. Они придумывали разные фокусы – то с волосами, то с ногтями, то с обнаженным нервом, то с куском висящей кожи – трясли, дергали, скручивали, рвали. А тут что я вижу? Поджаривать англичанина, придушенного медведем, да на это уйдет от силы пятнадцать-двадцать минут, а потом – привет, все кончится. Разве вы умеете продлевать пленнику жизнь, как умели раньше племена сиу, крикливые или толстопузые? У вас ни ружей, ни стрел, нет даже томагавка, вы не можете часами издеваться над пленником, щекоча его то дулом карабина, то стрелой, то лезвием топора, чтобы каждый раз он думал, что это последняя его минута, и в конце концов сходил с ума.

Рисуя такую страшную картину, канадец еще больше усиливает свое недовольство, а носильщики тем временем все подготовили к казни – и правда, незамысловатой.

Уложив у одного из деревьев связки сухих и сырых веток, приготовив канаты из коры кедра, они принялись лакомиться мясом медведя и класть последние мазки краски на лицо.

Это совсем вывело охотника из себя.

– Ради чего так мазюкаться? – пожал он плечами. – Все равно вы будете лишь карикатурой на настоящих индейцев, а ваша пытка – карикатурой на казнь.

Каково, однако, будет мнение о казни самого белого человека, когда бывшие слуги начнут «работать» над его драгоценным телом?

Решающий момент наступил.

Связанного сэра Джорджа перенесли к дереву, превращенному в столб пыток. Его прикрутили к стволу, с которого срезали ветки, бросив их в костер.

Англичанин, хоть и бледен, проявляет выдержку. Перро с удовлетворением заключает:

– Смотрите-ка! Защищая честь белой расы, он держится молодцом.

Индейцы тем временем запевают на своем языке песню, обращаясь к белому человеку, упрекая его за участие в гибели Большого Волка. Сначала они поют хором, потом слышно соло, потом снова хор, снова солист. Канадец неуважительно зевает:

– Еще раз то же самое? Зачем тогда было разукрашивать себя как воинам? Э, кажется что-то новое.

Песня кончилась. Лось, которому положено как вождю выполнять роль палача, подходит к жертве и начинает разыгрывать первую часть ритуала казни.

Женщины и дети воют фальшивыми голосами, без подъема, скорее просто чтобы распалить самих себя.

– Никакого эффекта, – замечает Перро, – но, может быть, первая капля крови хоть немного вас возбудит?

Когда сэр Джордж видит Лося, подходящего к нему с большим металлическим крюком, чтобы рвать по очереди зубы – резцы, клыки и коренные, он обращается к метису слабым голосом, но вполне членораздельно.

– Перро, – передайте правителю-наместнику бумажник, лежащий в боковом кармане моей куртки.

– Обещаю, слово охотника!

– Если сможете освободить руки, прошу вас выстрелить мне в голову, чтобы избавить от пыток этих дикарей.

– Хорошо, месье, пытка предстоит долгая, хотя индейцы кажутся мне достаточно проворными.

– Прощайте, Перро!

– Прощайте, господин милорд… Мне жаль, что я не сдержал слово и не показал вам бигорна, но, сами видите, я связан…

– А, что уж об этом думать!

В нарушение индейской традиции, согласно которой пленник пользуется полной свободой слова, Лось грубо прерывает прощальную речь его превосходительства, сжав ему горло.

Сэр Джордж, полузадушенный, посиневший, выкатывает глаза, из открытого рта язык свисает как у утопленника.

Женщины и дети понемногу возбуждаются и пронзительно визжат.

Удушающим приемом Лось заставляет пленника разжать челюсти, до этого плотно сжатые. Теперь он может ввести крюк в рот несчастного.