Я постоял минуту-другую, потом ещё пять минут. Ничего. С опаской я повернулся.

Мент лежал на земле, сжимая пистолет правой кистью. Тело его было неестественно изогнуто. Я сообразил, что он по пьяни наступил на скользкий булыжник, поскользнулся и в падении случайно нажал на курок. Пуля попала прямо в голову.

Я осмотрел неосторожного самоубийцу, стараясь ни до чего не дотрагиваться.

И каково было мое удивление, когда буквально рядом, на расстоянии 3-5 метров я увидел другой труп.

Словно Буриданов осел между двумя вязанками сена, я находился между двумя трупами.

- Господи! Эдак меня ещё и в двойном убийстве обвинят, если застанут здесь, - сказал я самому себе чуть ли не вслух. - Надо убираться отсюда подобру-поздорову, и как можно быстрее. Пока не прошел патруль или просто не собрался народ, привлеченный выстрелом.

Около второго трупа лежали весьма приличный плащ черного цвета во всю длину и такого же цвета шляпа-сомбреро. Я подумал, что стоит замаскироваться на всякий случай, стоит изменить внешность и накинул на себя траурное одеяние, нахлобучил шляпу.

Быстро шагая, почти переходя на бег, я возвращался в гостиницу, радуясь, что легко отделался и в таком одеянии меня и запомнят возможные случайные встречные, чтобы потом - без оного - ни за что не признать, не узнать при возможном опознании.

И тут какой-то человек перехватил меня на бегу, обнял и чуть не задушил в своих бурных объятиях.

- А вы - молодец! - обратился он ко мне без предисловия. - Здорово вы разделались с наглым ментярой! Пусть проспится и когда придет в себя, то хотя бы раз подумает, как приставать к честным людям.

- Что вы сказали?

- Я следил за тем, как он поставил вас к стенке, но вы увернулись и ловкой подножкой опрокинули наглеца. А я уж хотел, было придти к вам на помощь.

- Долго же вы собирались...

- Следовало на всякий случай запастись фактами.

- Какими фактами?

- Фактами ночного разбоя. И больше не беспокойтесь по этому поводу. Вас в суде поддержат многие пострадавшие от рук ночного ковбоя точно так же ранее, ведь этот мент уже многих ограбил, но его никак не могли поймать на месте преступления, не хватало улик.

- Вот как.

- Именно. Но ведь вас ждет, кстати, моя сестра, вы же к ней так торопились?

- К кому, к кому?

- К моей сестре.

- С чего вы это взяли?

- Слушайте, от пережитого у вас, видимо, шок, если все так перепуталось. Хотя с другой стороны, у кого в день свадьбы и в первую брачную ночь голова не идет кругом!

Тут-то до меня дошло, что мой собеседник явно принимает меня за кого-то другого, возможно именно из-за нелепого плаща и ещё более нелепой шляпы, подобранных мною около второго трупа.

Что ж, мы благополучно подошли к одному из ярко освещенных домов. Мой спутник ввел меня через галерею в богато убранную комнату и сразу же вышел, закрыв за собой дверь и оставив меня одного. На прощание он крикнул мне:

- Успехов и доброй ночи, зятек! Новобрачная тебя явно заждалась.

Я огляделся - в правом углу комнаты находилось пышное брачное ложе, на котором спала или выглядела спящей новобрачная. Что ж, её муж уже не сможет довершить ритуал, видно, придется мне, грешному, оказать ему ещё одну услугу, ведь я покарал, сам того не подозревая, его убийцу.

Я подошел к ложу. Невеста была необыкновенно хороша. Ее пышные волосы волнистыми прядями струились по обе стороны от застывшего лица, которое казалось хорошо исполненной мраморной копией хорошо знакомого оригинала. Глаза были закрыты, а прелестные коралловые губы наоборот были полуоткрыты, словно призывая к обмену любезностями. Грудь медленно вздымалась.

Вообще, что-то хорошо знакомое почудилось мне в выражении лица, в очертаниях фигуры спящей женщины.

Я хотел лучше рассмотреть новобрачную, но свечи как раз догорели, и полная темнота в очередной раз окутала меня плотным коконом.

Между тем послышалось легкое шевеление, и нежный мелодичный голос произнес:

- Это ты, милый?

Мне ничего не оставалось делать, как ощупью добраться до ложа и заглушить следующие вопросы страстными лобзаниями. Новобрачная приняла меня в свои нежные объятия, и я отдался бешеной скачке на лучшей в мире атласной кобылице. Казалось, нашей фантазии не будет предела, а страсти - конца и, соединенные слепым случаем, мы немо (наши губы были завязаны гордиевым узлом) благодарили судьбы, наши пальцы прозрели, и наши ласки не могли найти зазор между сновидением и явью.

Клянусь, никогда я не был столь счастлив, как в эти часы и мгновения чужой свадьбы! Никогда я не слышал таких дивных слов, не обнимал столь совершенной талии, не касался таких ароматных плодов, не вкушал амброзию с медового языка любимой!

Утро застало меня опустошенным, как кошелек после карточного проигрыша, и страх разоблачения и неминуемого позора придал мне необходимые для бегства силы. Я отыскал растворенное окно, к счастью, этаж был второй, и я без большого риска переломать конечности выпрыгнул из храма любви и дал деру навстречу собственной гибели, собственной свадьбе.

Через какое-то время я столкнулся с ранним таксистом, сориентировался и практически через полчаса был в своей гостинице. Двери на мое счастье были открыты повсюду. Все дежурные спали, и я беспрепятственно пробрался к себе в номер. И спал без задних ног опять весь последующий день.

VIII

Придя в себя, я сообразил, что незачем мне ехать к невесте, тогда как можно просто-напросто позвонить ей домой. Рязань давно была телефонизирована, и в сопроводительной записке, составленной моей заботливой матушкой, я без труда обнаружил искомый номер, позвонив по которому попал на тетушку своей разлюбезной Амалии. Тетушка оказалась на редкость малоразговорчивой. Она буркнула буквально несколько слов, из которых я понял, что - увы - уже опоздал, что Амалия на днях сочеталась законным браком с престарелым аудитором, который, впрочем, тоже хорош гусь и, видимо, запойный пьяница, одна радость - не буйный, вот и сейчас его не слышно и не видно, сама Амалия до сих пор отдыхает, отсыпается, приходит в себя после бурной первой брачной ночи.

Пожелав друг другу наилучшего, мы с тетушкой простились с заметным облегчением, и я тотчас же съехал из гостиницы, а через пару часов уже снова трясся в такт мерно постукивающим колесам скорого поезда "Москва Владивосток".

Вернувшись в свой родной город, я оставил все прежние привычки, стал употреблять карты только для раскладывания пасьянсов. За месяц выучил английский и испанский язык и начал переводить стихи Китса и Гонгоры. Дал отпуск, если не окончательное увольнение всем своим многочисленным любовницам, и матушка не могла нарадоваться на перерождение своего блудного сына.

А ещё через два месяца она вошла как-то утром в мою комнату, совершенно преображенная радостью. В руке она держала письмо, адресованное, конечно же, ей, но, тем не менее, посвященное полностью моей скромной персоне. Алоизий, брат Амалии, сообщал матушке, что он слишком поздно разобрался в подлинных сердечных чувствах своей сестры, а, разобравшись и наведя справки об её пассии, то бишь Романе Амнеподистовиче Романове, вашем покорном слуге, полностью удостоверился в моей благонадежности и порядочности, тем более что брак его сестры с аудитором расторгся сам собою в силу загадочной гибели отлучившегося супруга наутро после первой же брачной ночи. Он пал последней жертвой маньяка-убийцы, который тогда же покончил с собой, не выдержав угрызений совести после уничтожения такого славного человека, как престарелый аудитор.

Итак, мне вновь предлагали союз с Амалией, огорошив меня впрочем, и ещё таким дополнительным сообщением: юная вдова была в положении. Погибший безвременно аудитор оказался настолько ретив в исполнении супружеского долга, что Амалия понесла в первые же минуты брачного общения.

Заимодавцы мои словно того и ждали, они снова взяли меня за горло. Я изъявил согласие на брак; теперь уже невеста вместе с братом Алоизием и тетушкой-мымрой проделали многотрудный путь через столицу. Они по-свойски остановились в нашем тогда ещё непроданном домике. При первой же встрече Амалия сочла меня весьма милым, а я в свою очередь её очень очаровательной.