Я киваю в ответ и нервно оглядываю улицу, вдруг чувствуя себя совершенно беззащитной. О чем только я думала, уходя из школы? Из дверей почты выходит женщина с двумя детьми.

— Гуляете? — интересуется Эдам.

— Не совсем. — Я нагибаюсь к окну его машины, чтоб не кричать на всю улицу. — На автобус до города опоздала.

— До Скиптона? А я только что оттуда. — Он хлопает по стопке библиотечных книг на пассажирском сиденье. — Знал бы — подвез вас.

— Сама не знала. Чистой воды экспромт, — вру я, пожимая плечами.

— До школы подвезти? — Эдам убирает книжки: стараясь не угодить в собственный ноутбук, перекидывает одну за другой на заднее сиденье, и без того заваленное. В руках у него остается одна книга, на обложке мелькает слово «убийство».

В его машине будет безопаснее, чем на улице, у всех на виду.

— Спасибо. — Мне вовсе не хочется быть невежливой. Открыв дверь, я забираюсь внутрь и застегиваю ремень. Похоже, машины мы покупали у одного дилера.

Эдам смеется и бросает книжку мне на колени.

— «Церемония убийства», — читаю я вслух. Книжка далеко не новая, годов восьмидесятых. — Чтиво на ночь, что полегче?

Он не отвечает, а я заклинаю его, сунув под себя руку со скрещенными пальцами: только не вздумай завести разговор насчет проблемы с Кэти Фенуик.

Эдам коротко кивает и едет дальше, резво переходя с одной передачи на другую, но, не доезжая до школьных ворот, сбрасывает скорость и смотрит на меня искоса. Явно хочет что-то сказать, только не знает, с чего начать. Из кустов выскакивает заяц, в страхе замирает, прыгает в одну сторону, в другую. Резко затормозив, Эдам останавливается вовсе и ждет, когда бедняга на что-нибудь решится. Остановка помогает решиться и самому Эдаму.

— Вы думали о… том инциденте? — не повернув головы, спрашивает он.

— Да. Да! — тут же отзываюсь я. Мне очень не хочется впутываться в эту историю — полиция, адвокаты, возможно, суд, — но как я могу промолчать о том, что видела?

— И?.. — Эдам барабанит пальцами по рулю.

Не знаю, чем вызвано его раздражение — то ли зайцем, который расселся на дороге и дергает розовым носом на вонь от машины, то ли моей нерешительностью. Одно очевидно: Эдам не хочет лишиться работы.

— И… — Я умолкаю. Заяц удирает в кусты, и Эдам трогается. Когда мы проезжаем мимо школьных ворот, я собираюсь сказать, что мы прозевали поворот, но Эдам выруливает к другим воротам, чуть дальше по дороге. Выключает мотор, и я слышу только хриплое карканье ворон, словно они не на соседнем поле, а у меня в голове.

— Я подожду, не проблема, — хмуро бросает Эдам, вытаскивая из бардачка маленькую жестяную коробку. Сыплются конфетные фантики, смятые газеты, старые салфетки. В жестянке у него кисет с табаком и папиросная бумага. Высунув локоть в открытое окно, он принимается скручивать сигарету, целую вечность выкладывая табак ровненькой полоской, и… сквозняк сдувает всю его работу, часть табака падает ему на джинсы. Эдам терпеливо собирает все до последней крошки и снова укладывает на бумажку, дожидаясь, пока я заговорю.

— Собственно, я не очень хорошо знаю Кэти… — начинаю я. — По-моему, довольно сложная девочка. (Мягко сказано.) На первом нашем занятии она намекнула, что ее преследуют.

Эдам фыркает, табак снова дождем сыплется на его колени, он опять собирает крошку за крошкой и все же сворачивает сигарету. Проводит языком по краю бумажки — готово. Зажав меж пальцев, подносит самокрутку к носу.

— Преследуют, значит. — Он вдыхает запах табака и медленно, скептически качает головой.

Жест говорит сам за себя.

— Ей запрещено смотреть телевизор, — мямлю я, словно это каким-то образом оправдывает ее поведение. — Родители чересчур строги.

Как признаться, что я шпионила за ними той ночью?

Эдам резко поворачивается ко мне:

— Я не могу потерять работу!

В глазах у него смятение и страх. Причины у нас разные, но мы оба не хотим уезжать отсюда.

— Вряд ли вас уволят, — говорю я с большим, чем самой хотелось бы, сочувствием. Странно, но меня так и подмывает тронуть его за плечо, утешить, просто сойтись ближе. Конечно, я не даю волю своим желаниям. — Вы закурите наконец?

Эдам смотрит на сигарету.

— Не курю. — Он щелчком отправляет самокрутку за спину.

Оглянувшись, я обнаруживаю на полу между сиденьями с дюжину таких же отвергнутых.

— Это действительно все, что вам про нее известно? — Эдам протягивает руку к ключу зажигания. — Что ей запрещают смотреть телевизор и она считает, что ее преследуют?

— Да. — Это почти правда. Вышагивающий мимо ворот фазан, заметив нас, прибавляет ходу. — Мне жаль.

Эдам стоически кивает. Заводит мотор, лихо разворачивается и подъезжает к главным школьным воротам. Набирая код, он роняет:

— Я ее пальцем не трогал. Это чтоб вы знали. — Он смотрит прямо перед собой.

— Я вам верю, Эдам.

Пока мы катим по аллее, я прикидываю: что нужно, чтобы в это поверили все остальные?

Нина лежала в объятиях Мика, окутанная его теплом и запахом, и вспоминала прошлый вечер. Мик разогнал ее тревогу, которую уловил сразу, вернувшись из художественного салона. Несмотря на поджимающие сроки, он не пошел в мастерскую, а остался с женой. И ей стало легче. Они говорили обо всем — начиная с тех времен, когда еще не родилась Джози, и кончая тем, как распорядиться лишними деньгами, которые скоро должны получить за его работу. Мик предложил новую ванную, может быть, даже пристройку.

Потом он приготовил для них троих ужин, а когда к Джози заглянули подружки, взял для девчонок фильм напрокат. Все дочкины подружки в Мике души не чаяли, что, разумеется, приводило Джози в страшное смущение.

Нина приняла меры, чтоб до Джози четко дошло, что она не должна беспокоить отца никакими историями о полиции и ложной тревоге. У него и без того забот полон рот, он только разнервничается, и это не пойдет на пользу его творчеству.

— У папы сроки, — сказала Нина, убедившись, что Джози все поняла. — Наверное, я ошиблась, хотя, по правде говоря, это какая-то загадка.

Они даже посмеялись над этой историей.

Поздно вечером, спасаясь от девчачьих воплей и хохота в гостиной, Нина с Миком поднялись наверх, подальше от шума. Мик приготовил ей ванну, хотел сделать массаж, но Нина остановила его, притянула к себе, начала снимать одежду, обнимать.

Казалось, миг только прошел, когда она увидела, что между штор уже пробивается свет. Она ждала — вот сейчас вернется в сердце тревога последних дней. Нет, ничего. С рассветом все страхи рассеялись, кончились, как приступ лихорадки. Она потянулась, осторожно, чтобы не разбудить Мика. Вставать пора, а она все лежала, следя, как на часах одна минута, мигнув, сменяет другую.

«Когда-нибудь это должно было произойти», — думала Нина. Как запоздалая реакция или посттравматический стресс. Объяснить ее поведение с точки зрения стороннего наблюдателя — что Нина и пыталась сделать — было просто. Разгром в гримерной, неприятность с машиной, пропавшая одежда Джози, чья-то попытка открыть дверь — каждое событие можно расценить как случайность и каждое само по себе почти ничего не значит, но вот их сумма…

— Мне никто не угрожает, — еле слышно прошептала она.

Мик тихонько посапывал, досматривая последние утренние сны. Нина повернула голову и взглянула на мужа — у него подрагивали веки. Сегодня, решила Нина, она не станет думать ни о чем, что ее пугает, а просто сосредоточится на делах в «Чартерхаус Продакшнз», которых уже выше крыши. Надо работать, в конце концов.

Нина оторвалась от теплого мужнина плеча, спустила ноги на ковер и неслышными шагами голышом направилась под душ. В зеркале она увидела, как Мик, открыв глаза, с улыбкой провожает ее взглядом.

В ванной ее мысли обратились к работе. Нехорошо, что она взвалила на Тэсс практически все закупки. Надо будет позвать ее в гости, угостить обедом, а потом они решат, кто, что и когда будет делать. Ведь осталось чуть больше недели до дебюта «Хамелеона» на съемочной площадке студии «Пайнвуд». Для Нины это был серьезный прорыв. Споласкивая волосы, она мысленно отметила: не забыть проверить, как обстоят дела с их крупными заказами. Не хватает еще, чтобы в последнюю минуту что-то сорвалось.