И она ушла, довольная, что теперь одной заботой меньше.

Я просияла, воодушевленная стоящей передо мной задачей.

— Элисон, — скомандовала я, усаживая Бетси на кровать, — за работу!

И Элисон приступила к стрижке. Первым делом она отхватила все колтуны. Через час у Бетси была новая прическа — клочковатый ежик, как у мальчишки, зато, когда я мыла ей голову, пальцы легко скользили в коротеньких прядях. Вшей я выбрала всех до единой и утопила в ванне.

— Плохие букашки, — сказала я, показывая одну Бетси.

Бетси сунула ее в воду, издала какой-то странный звук, и я очень надеялась, что это был смех. Я намылила ее с ног до головы и принялась тереть, слоями счищая грязь, под которой открылась розовая кожа. Я отдраила ей шею и вымыла каждый пальчик на ногах, а потом завернула в свое полотенце и пела ей песенки.

— Знаешь, Бетси, — сказала я, когда мы шлепали по коридору назад в спальню, — мне всегда хотелось иметь сестренку или братика.

Бетси вдруг замерла, села на холодный пол, съежилась под полотенцем и, раскачиваясь из стороны в сторону, жалобно заскулила:

— Блатик, блатик, блатик…

Я подхватила девочку на руки, крепко прижала к себе. С тех пор как она назвала свое имя, это были ее первые слова. Ключик к ее прошлому.

— У тебя есть братик, Бетси? Где твой братик? — Я посадила ее на кровать, а она уцепилась за мои волосы.

Бетси кивнула и в упор посмотрела на меня, прямо в душу.

— Блатик усол, — сказала она голосом, от которого у меня перевернулось сердце. Она повторила это еще раз десять, а потом стянула с себя полотенце и накрылась моим покрывалом с головой.

Чуть погодя я одела Бетси в одежду, которую нашла в шкафчике у Доны, — той было восемь лет, но для своего возраста она была очень маленькой. Мне совсем не казалось странным, что Дона исчезла и не взяла с собой никаких вещей; меня не удивляло, что моя маленькая Бетси заняла место другой девочки, словно той никогда и не было.

Это похоже на отлив. Поток учениц повернул вспять; процесс, обратный тому, что я наблюдала недели назад. Как много всего произошло за это время — и вместе с тем ничего не изменилось. Девочки, нетерпеливо ждущие, когда родители заберут их домой, из окна моей комнаты под самой крышей напоминают рассерженных муравьев.

Со слов Кэти я знаю, что на каникулы она едет с родителями в Италию — отменное наказание за безответственную выходку. После подсмотренной в лесу сцены мне несколько ночей подряд снилась Кэти. В последнем сне полиция извлекала обнаженное тело Кэти из неглубокой могилы, вырытой во влажной земле как раз там, где я видела их с Эдамом, а в тени прятался кто-то безликий. Я проснулась в холодном поту, дрожа от ужаса. Утром я записала все в подробностях, надеясь таким образом избавиться от кошмара. Как бы не так, еще хуже стало.

Дыхнув на стекло, я вывожу крестик на затуманившемся стекле: прощальный поцелуй каждой покидающей Роклифф девочке. Раздается осторожный стук, и я со скрипом открываю старую дверь.

— Лекси? Что случилось?

На щеках у Лекси разводы туши, густая подводка под глазами, которой ей постоянно и тщетно запрещают пользоваться, растеклась и выглядит так, будто девочке подбили глаз.

— Он задерживается! — вопит Лекси. — На черт знает сколько времени! А я тут буду сидеть совсем одна.

Это она о своем отце.

— Ну, скажем, не совсем одна. Я никуда не еду. — Язык у меня как деревянный, слова еле выговариваются.

— Можно подумать, он по мне и не соскучился вовсе! — Лекси врывается в комнату и плюхается ко мне на кровать. Берет мой шарфик, наматывает на руку. — Вам-то хорошо… — Она тянется к туалетному столику за салфеткой. — Можете взять и свалить отсюда в любую минуту.

Возразить, что как раз этого-то я и не могу? Я останусь в Роклиффе, вместо того чтобы провести каникулы у моря или дома, с семьей, или отправиться в поход. И буду старательно избегать старомодных чудаков, которым, как и мне, некуда податься. Я бы сказала, но не стану. Я уже достаточно хорошо изучила Лекси, она тут же пристанет с вопросом: почему?

— Когда папа собирается приехать за тобой?

Лекси не отзывается, перебирает скромный набор туалетных принадлежностей у меня на тумбочке, как будто у себя дома. И выносит свой приговор:

— Маловато у вас косметики. А этим вы моете голову? — Она брезгливо морщится и открывает флакон шампуня из супермаркета. — Фу! Воняет, как средство для унитаза.

Сомневаюсь, что Лекси знает, как пахнут чистящие средства, и уж тем более, что ей хотя бы раз в жизни довелось чистить унитаз, но не спорю.

— А по-моему, нормальный шампунь, мне подходит.

На самом деле на другой у меня нет денег. Все, что я получила, — это аванс, двести фунтов наличными, и наша бухгалтерша довольно раздраженно предупредила, что зарплаты мне не видать, пока я не предоставлю свои банковские данные.

— Вы бы к своему парикмахеру обратились, он что-нибудь посоветует. Папа каждые каникулы возит меня в Лондон и покупает целый день в салоне красоты. Они там делают все, что я пожелаю, и все-все оплачено…

— Возьми себе. — Я протягиваю голубой флакон. — Попробуй, сама удивишься.

Рука Лекси медленно поднимается и берет шампунь. Хмурое выражение, которое тенью набежало на лицо, разглаживается, и она даже находит в себе силы на невнятное «спасибо».

— А если от него волосы у тебя пойдут мелким бесом, просто вылей его в шампунь папиной подружки. (Мы дружно хохочем.) Так ты останешься здесь на ночь? Боюсь, мы с Сильвией уже сняли постельное белье.

Лекси дергает плечом и снова мрачнеет.

— Да я могу проторчать здесь еще целую неделю! Не в первый раз, между прочим. А что вы тогда имели в виду — ну, когда сказали, что у нас с вами много общего? Вас тоже родители спихивали в интернат, а сами где-нибудь развлекались?

— Не совсем. — У меня есть несколько ответов: лживых, уклончивых, сокрушительно правдивых. Она не поверит ни одному. — Я была такой же упрямой, как ты. Ужасно злилась, когда меня подводили, вот как ты сейчас злишься на своего папу.

— И что потом? — Лекси сидит по-турецки на кровати, прижимая к себе шарфик и шампунь, словно ничего дороже у нее на свете нет.

— Потом? Наверное, со временем я просто изменилась.

На каникулах кухня не работает. Для тех, кто предпочитает никуда не уезжать, — и для тех, у кого нет выбора, — в гигантском холодильнике оставляют продукты. Я изучаю запасы и раздумываю: не предложить ли свои услуги в качестве повара? Да, но это будет означать неизбежные разговоры, сборища, общий стол, истории, вопросы… Я пристраиваю на разделочную доску головку сыра.

— Вот ты где!

Вздрогнув, круто оборачиваюсь с ножом в руках. Эдам со смехом выставляет перед собой ладони.

— Ничего себе! А я только хотел спросить, не желаешь ли присоединиться к нам? Мы собираемся в деревню — перекусить в пивнушке. Хотим это дело отметить.

— Отметить?

Свет клиньями отскакивает от лезвия ножа и пляшет на белых стенах кухни.

— Конец четверти. Какая-никакая передышка.

— Передышка? — Я принимаюсь резать сыр.

— Так и будешь повторять за мной конец каждого предложения? — Эдам бросает взгляд на часы: — Встречаемся в холле через десять минут.

Я смотрю на Эдама, но вижу не его, а кого-то совсем другого, не такого высокого. Того, с кем хотела бы сейчас быть. Того, кто обнял бы меня и, если я не захотела в пивную, отвел бы в спальню и принес поднос с чем-нибудь вкусненьким и лег рядом. Утешил, рассмешил…

— Прости. Я что-то устала.

Пытаюсь сосредоточиться на сыре, но он расплывается перед глазами, как будто тает, и я вытираю глаза тыльной стороной ладони.

— Резала лук? — интересуется Эдам.

Я мотаю головой, шмыгаю носом. Эдам, облокотившись с другой стороны на стальной рабочий стол, нагибается ко мне:

— Ты что, Фрэнки?