Вскоре примчалась – в одной руке фужеры, в другой – бутылка «Наполеона».

– Отчего только два? – удивился Михаил Евгеньевич. – Вы же тоже пить будете. Да и Стен.

– Я воду пью, – напомнил Роман.

– Так все равно ж из фужера. А вы, значит, мое будущее видели? – обратился Чудак к Стену.

Тот кивнул.

– Что же вы такое увидели? Впрочем, не надо. Лучше выпейте с нами.

Стен покачал головой.

– Не буду. После выпивки труднее… – Алексей не договорил, но Чудак его понял.

– Держать себя в руках? Ну и что с того, если свампирите чуток? Я не против.

– Как раз для вас мое присутствие неопасно. У вас ожерелья нет.

– Это формальность. Я – книжный колдун. Все что угодно представить могу. Даже то, что водной стихией повелеваю, как наш замечательный господин Вернон. Роман Васильевич, выйдите-ка на минутку, мы с вашим другом побеседуем.

– Михаил Евгеньевич, вампир в такие минуты себя не контролирует.

– Зато я контролирую. Ожерелье-то воображаемое. Представлю, что его больше нет, и пир закончится. Так что не бойтесь за меня. – Чудодей слегка подтолкнул Романа к двери.

Господин Вернон осуждающе покачал головой и вышел, тут Тина едва его с ног не сбила. Колдун обнял девушку за талию. Надо же, как она быстро обернулась!

– Роман, я… я так виновата…

– Тина, не надо. Смыло уже все.

Минута прошла, они вернулись в кабинет. Чудак с видом знатока разливал по фужерам коньяк. У Романа мелькнула даже мысль, не обманул ли Чудодей? Но глянул на Стена, приметил на щеках у того румянец, и понял, что свое обещание глава Синклита выполнил.

Стен сидел на диване и маленькими глотками пил коньяк. Взгляд у него был, как у сытого хищника, который только что проглотил целиком кус сырого мяса. И вот застыл, переваривает. Тина передернулась – тоже поняла, что произошло. Не знает, бедная, что и от ее силы пригубил странный гость.

Матюша, привязанный к ножке кресла, глухо порыкивал и скалил зубы: Стен ему явно не нравился.

Чудак пригубил коньяк и улыбнулся:

– Знаете, Роман Васильевич, что сейчас более всего мучит колдовскую братию? Не знаете? То мучит, что никто нас всерьез не воспринимает. Мы ведь как думали: дайте только нам возможность колдовать, мы такое наколдуем, мир перевернем. Ну вот, пожалуйста, дали. И что? А ничего. Раньше к нам потихоньку народ ездил, байки всякие складывал, про чудеса, нами творимые, друг дружке передавал. Власти нас прижимали, у каждого почти что ореол мученика имелся, из тех, кто талантом обойден не был. А что теперь? Шарлатанами кличут! Продажными тварями. Как вы думаете, правильно кличут?

– Не знаю, может и правильно. Только не всех. – уточнил Роман. Он разглядывал на свет воду в фужере. Заговаривать ее в коньяк не стал. – Тогда казалось: главное – доказать, что колдовская сила существует. Думали, сразу мир переменится, проблемы сами собой решатся. Дай нам волю, мы все болезни излечим, все беды отведем одними заклинаниями. Мнилось, сможем абсолютно все… – Роман замолчал на полуслове, потому что показалось ему, что говорит не то что-то. То есть, вроде верно, но не то.

– Обидно. – Михаил Евгеньевич поверх очков глянул на водного колдуна. – А может, мы в самом деле колдуны ни к черту, а?

– Колдунов стало слишком много, – предположила Тина; коньяк придал ей смелости. – Они друг у друга энергию гасят. Надо главного назначить, чтоб он руководил.

– Как мудро! Назначить главного… Остальные чтоб ему хвосты заносили? – хитро прищурился Чудак. – А если главным будет вовсе не Роман Вернон? То есть, скорее всего, не он. Что тогда, Алевтина Петровна?

– Я не то хотела сказать! – Тина густо покраснела.

– Многие так же, как вы, считают. Но есть и другое мнение. Неужели не слышали? Говорят (причем, громко), что надо вновь колдунов на кострах жечь. Клянутся, что без огоньку, без страха, без преследований талант колдовской глохнет. Но стоит пригрозить колдуну костром, попугать его, да из дома выставить, да гнать и гнать в глушь, в болота, в леса, кольем его бить, – вот тогда и отверзнется в гонимом истинный дар. Ну, и парочку сжечь для острастки. Чтоб бы остальных настоящий ужас пронял – до самого мозжечка.

– Не люблю открытый огонь, – сказал Роман. – И тех, кто поджигает костры – тоже.

– Знаете, что я вам скажу, Роман Васильевич: с лишком много времени прошло с большой войны. Забыли, что такое настоящий пожар. Теперь все раздувают, раздувают… Я тогда пацаном был, только восемнадцать стукнуло, и угодил как раз на Невский пятачок. Там до сих пор кости наших ребят в земле лежат непогребенные. Ночь, ад кромешный, на той стороне немцы наших косят, а на этой мы в лодки грузимся. Ну и заскакивает к нам в лодку круглолицый упитанный такой комиссар и давай орать про Ленинград, про то, что ни шагу назад. Ну, пока орал, лодка и отчалила. Он как завизжит: «Стой, куда! Меня нельзя!» И такой в его голосе страх, просто ужас совершенный в голосе. Я сижу, смотрю на него, и так вдруг смешно сделалось. Смех меня так и разбирает. Комиссар матерится и требует лодку назад повернуть. Ему лейтенант наш и говорит: «Ничего, скоро вернешься». Напророчил. Только мы из лодки стали высаживаться, как рядом рвануло: комиссару осколок в бедро, мне – в грудь. Нас обратно в той же лодке и доставили. Так вот, Роман Васильевич, с тех самых пор я решил, что многое могу в жизни делать, но комиссарить никогда не буду.

– Что от вас требуют? – спросил Роман, чувствуя, что внутри противно холодеет. – Кто требует?

Чудак вздохнул:

– Что требуют? Чтоб мы хозяина обруча не искали. Намекают, что час настал колдовство в мешок собрать да тем мешком по башке страну нашу непутевую огорошить. Кое-кому идея эта по душе приходится. Но я категорически… – тут Чудодей повысил голос, что с ним случалось редко, – против.

– Почему? – спросила Тина.

– Потому, Алевтина Петровна, что человек сам себе дорожку выбирать должен, не надобно его на неведомую дорожку колдовством заманивать. Оттого много всяких бед случается.

– Вы откажетесь – другой согласится. – Тина набралась храбрости и кинулась спорить. – Так уж лучше вы на правильную дорожку направите.

Чудодей рассмеялся:

– Да как же я могу на дорожку направлять? Ну, хоть вас, Алевтина Петровна? Я ж, получается, за вас выбрать дорожку должен. Но вдруг вам путь этот хуже смерти?

– Роман, разве я не права? – повернулась Тина к водному колдуну.

– Не знаю, о чем мы говорим. Для канала выбирают направление, а река течет куда хочет. Плотины ее уродуют. Морем или океаном вообще управлять глупо.

Чудодей улыбнулся:

– Я вот что заметил, Роман Васильевич. Вы в Темногорск вернулись совсем другим, не таким, каким уезжали.

– Каким же я вернулся?

– А вы себя спросите. – Чудодей отвязал поводок от ножки кресла. – Вы мне вот что скажите, Роман Васильевич: удалось ли что-нибудь про обручи разузнать?

– Удалось. Но не так много. Одно теперь знаю: в обручах все четыре стихии замкнуты, – сказал Роман. – Это точно. А вот кто их сделал и для чего – неведомо пока.

Чудак поправил паричок, взял Матюшу на руки, шагнул к двери. Потом обернулся:

– Гавриилу Черному осколок отнесите. Гавриил – сильный колдун, может, хозяина обруча найдет. Если осмелится.

Показалось, что дверь и не открывалась вовсе, а Чудодей сквозь нее как-то сам собой просочился.

– Зачем ты отдал ему собаку? – удивилась Тина.

– Ты же слышала, он сказал: мы плохие колдуны.

Роман отвернулся. Не то что бы он был согласен в этом с Чудаком. Нет и нет… Но что-то в словах председателя Синклита задевало.

– Что теперь? – спросил Стен.

– Теперь – вспоминать, – отвечал колдун.

Наверх, в спальню, и пусть

ВИДЕНИЯ

начнутся.

Они ехали долго. День и всю ночь. И вновь начался день, шоссе осталось позади, теперь они пробирались по какому-то проселку. Два раза застревали в грязи, и Роман заклинанием выталкивал джип. Время уходило, вторые сутки действия заклинания льдом истекли, а они еще не добрались до Беловодья.