— Чего не удостоилась? Стать послушницей?.. Ну, какие тут секреты, мамаша, если речь о жизни человека идет?..

Хозяйка снова вздохнула и передернула плечами; глаза ее неотрывно смотрели на икону.

— Я разве все знаю? Мне и не положено все знать. Я в комнату к ним не заходила.

— В эту? В соседнюю? — спросил майор.

— Да, в эту...

— Здесь жил отец Даниил?

— Здесь он жил и молился.

— А почему он с Галей оставался наедине?

— Он со всеми истинно верующими наедине беседовал.

— Но вот вы сказали, что Галя не удостоилась... Откуда вам это известью?

Евфросиния перевела на Бутенко смиренно-равнодушный взгляд.

— Отец Даниил поведал. Галя хотя и добрая, и ласковая была, а в душе ее бес гордыни таился. Потому она и отвернулась от Христа...

Бутенко растерянно развел руками.

— Не понимаю, хозяюшка. Так она и сказала, — мол, отрекаюсь?..

Лицо хозяйки вытянулось и стало безжизненно строгим; она заговорила тем бесстрастным тоном, каким начетчики повторяют чужие слова:

— Пророк Матфей говорит, что Христос был друг мытарям и грешникам и повторял законникам, что блудницы и мытари предварят их в царствии божьем. Он открыто беседовал с женой-самаритянкой, ел и пил у мытарей и принимал дары блудницы... Он всем нам велел наследовать этот пример. А Галя воспротивилась. Она увидела здесь двух женщин, торгующих на базаре, и сказала, что не верит им, ибо они завтра снова будут на базаре обманывать, сквернословить и пить вино. Тогда отец Даниил ответил ей, что Христос останавливался в Вифании у Симона Прокаженного, у мытарей — Левия и Закхея, и сам пил вино...

— О, да вы знаете писание! — невольно удивился, Бутенко. — Эти две женщины... спекулянтки?

Евфросиния по-прежнему неотрывно смотрела на икону.

— Бог им судья...

— Они приносили сюда вино?..

— Отец Даниил не чуждался их.

— Он пил вместе с ними?..

— Он причащался...

— Значит, предварительно «освящал» вино?

— Он освящал и вино, и хлеб...

— А Галя... тоже... «причащалась»?

Хозяйка обиженно вскинула голову.

— Я никогда не подсматривала за ними. Разве только Галя молилась с ним наедине? Приходили разные люди — и молодые, и старики. Одна культурная, вежливая дамочка целыми вечерами с ним просиживала. Если бы, не дай бог, с той дамочкой случилось какое несчастье, — разве я свидетель или судья?

— А как звали эту дамочку? — спросил Горелов. — Как называл ее отец Даниил?

— Как всех: раба божья... Мирского имени ее не помню. Помнится только, что была она и в тот вечер, когда Галя ушла и не вернулась. Меня отец Даниил к церковному старосте купить свечей послал. Возвращаюсь — он сам полы моет. Воду вскипятил и какой-то железкой доски скребет. Это, говорит, у меня закон. Я, говорит, всегда чистым жилище оставляю... Вот ведь какой человек! Послушницы были готовы ноги ему мыть, а он не погнушался сам тряпку взять и черной работой заняться.

Горелов перехватил быстрый и напряженный взгляд майора; он заметил, как руки Бутенко сжались и побелели. По-видимому, майор придавал какое-то особое значение тому, что проповедник сам вымыл пол. Впрочем, продолжая беседу, Бутенко оставался спокойным, даже несколько равнодушным.

— Вы знали, что проповедник собирался уйти? — спросил он. — Отец Даниил говорил вам об этом и раньше?

— Нет, ничего не говорил. Может, и собирался, а только мне об этом не сказывал...

— А когда вы вернулись со свечами, Гали и той дамочки уже не было дома?

— Не было. Он сам полы мыл. Я хотела помочь, так он не позволил и сказал, что утром уйдет...

— И ушел утром?

— На зорьке еще.

Бутенко встал и приоткрыл дверь соседней комнаты.

— Вы позволите посмотреть покои отца Даниила?

— Смотрите, — равнодушно молвила хозяйка. — Никаких секретов тут нет. Люди мирно и тихо молились, какой же в том грех?

Евфросиния сняла с гвоздя жестяную керосиновую лампу, вытерла краем фартука закопченное стекло. Горелов зажег спичку, и огонек неохотно переместился на обгорелый фитиль.

— Вы извините, что ставни у меня в доме закрыты, — сказала хозяйка. — Ветром они сорваны были, так пришлось гвоздями заколотить. Дом-то совсем уже обветшал, того и смотри, в овраг свалится...

Она взяла ведро и, с трудом передвигая ревматические ноги, вышла на веранду.

Осторожно неся перед собой лампу, Горелов первый вошел в покои «святого».

Бутенко внимательно осмотрел мебель: стол, старую никелированную кровать, шаткие стулья. Проповедник, по-видимому, спал совсем не на голых досках: кроме мягкой перины и одеяла на кровати громоздилось несколько больших подушек.

Первое, на что обратил внимание Бутенко, — это пустые бутылки из-под вина. Они стояли на подоконнике — две с наклейкой «десертное» и третья, разбитая — с наклейкой «вишневая». В этой бутылке осталось немного наливки, а остальная, видимо, была почему-то разлита на полу.

Майор взял из рук Горелова лампу, поставил ее на, пол и опустился на колени. Доски пола в этом месте были слегка соструганы чем-то острым, однако в тусклом свете лампы все же явственно проступали оставленные наливкой очертания пятна!

— Как думаете, Горелов, — спросил Бутенко, зажигая спичку и стараясь заглянуть в паз между досками,— случайно святоша пролил здесь вишневку?

— Возможно, потому он и вымыл полы, чтобы скрыть следы возлияний?

— В таком случае, почему он не убрал бутылки?

— Был уверен, что хозяйка уберет.

— А был ли он уверен, что хозяйка обязательно заметит пятно? Так ли уж чисто в этом доме, чтобы наводить лоск? Обратите внимание: он старательно скреб доски!

— Возможно, — спохватился Горелов, — что наливку он вылил на пол уже после того, как смыл другое пятно?

— Да, а потом смыл и пятно от наливки. Что из этого следует? Во-первых, что «проповедник» опытный преступник. Во-вторых...

— Ждал нашего визита.

— Правильно, Горелов! Однако пока не вскрыт этот пол и не произведен химический анализ пятна, мы ничего не можем утверждать окончательно.

Он оглянулся на дверь.

— Кажется, сейчас вернется хозяйка. Развлеките ее, Горелов, разговором, а я еще немного побуду здесь. Евфросиния возвратилась не скоро; в ожидании ее Горелов долго листал засаленные страницы Библии. Из соседней комнаты не доносилось ни звука, и Горелов невольно подумал: почему так притих майор? Он подошел к приоткрытой двери и заглянул в комнату. Придвинув лампу к самой стене, Бутенко лежал на полу и старался что-то достать перочинным ножом из-под плинтуса. Расслышав шаги хозяйки, Горелов прикрыл дверь и присел к столу. Библия снова оказалась у него под рукой, и он перевернул несколько страничек. Глава «От Иоанна» была заложена узкой полоской бумаги. Горелов присмотрелся к закладке: вся она испещрена столбиками мелких цифр. Может быть, за этими густыми столбиками цифр что-то .скрывается? Бутенко всегда подчеркивал свой особенный интерес к непонятным подробностям. Лейтенант достал записную книжку и спрятал в нее закладку.

Звякнула дверная щеколда, и на пороге появилась Евфросиния, с трудом держа в руке ведро, полное воды. Горелов поспешил ей навстречу, легонько подхватил ведро, перенес и поставил на край скамейки.

— Спаси тебя господь, добрый человек, — устало прошептала старушка и оглядела комнату. — А где же тот, другой?

Горелов не успел ответить: майор вошел в кухню с противоположной стороны.

— Жив-здоров, хозяюшка! — Он задул лампу, по весил ее на гвоздь. — Спасибо вам за огонек... Ну что же, комната самая отличная, ничего особенного в ней нет.

— Ничего особенного... — подтвердила Евфросиния.

— Вот что меня интересует, мамаша, — сказал Бутенко, доставая платок и вытирая руки. — Галя Спасова... носила бусы?

— Вы же ее знаете! Всегда носила.

— Красные? Вернее, кирпичного цвета?

— Да, вроде бы как ягоды боярышника...

— Такие?..

Он раскрыл руку, и Горелов увидел на его ладони три темно-красных зернышка бус. Женщина насторожилась: