Не прошло и двух минут, как Кеннет возвратился полностью одетый. Он отобрал у молодой женщины чемодан, помог ей сойти на пирс. Шатти отчаянно хотелось задержаться хоть на минуту, оглядеться по сторонам еще раз, прислушаться к поскрипыванию снастей и к глухому плеску волн, замереть в объятиях Кеннета и напоследок насладиться теплом и ощущением безопасности. Но она лишь упрямо твердила про себя, что вернется, непременно вернется. Они с Кеннетом ни за что не расстанутся. Они вместе поедут в Бретань и будут жить долго и счастливо. Ничего не изменится, ровным счетом ничего.

Словно прочитав ее мысли, Лэверок обнял ее за плечи. И Шатти чуть не расплакалась: она ведь еще не уехала, а сердце ее уже невыносимо ноет от одиночества и предвкушения беды. Одна-единственная ночь, проведенная вдали от Кеннета, покажется ей вечностью.

Молодая женщина поспешно высвободилась и зашагала по набережной к стоянке. Кеннет без труда нагнал Шатти, завладел ее рукой, чуть сжал озябшие пальцы.

— Может, передумаешь и позволишь мне отвезти тебя в Эдинбург?

— Тебе надо над рукописью поработать, — возразила она. — Да и до отъезда еще столько дел. Ты же на той неделе улетаешь!

Кеннет резко остановился, рванул спутницу за руку, резко развернул лицом к себе.

— Мы улетаем!

— Верно. Мы улетаем, — покорно кивнула Шатти.

Дойдя до машины, Кеннет зашвырнул чемодан на заднее сиденье, придержал для спутницы дверь. Шатти уселась и сцепила на коленях руки, пытаясь успокоить расшалившиеся нервы. Она словно разрывалась на части. Ей необходимо было увидеться с дедушкой, и при этом молодая женщина боялась, что стоит ей переступить порог родного дома, и она запутается в паутине вины и семейных обязательств и вырваться уже не сможет.

Путь до станции занял минут пять от силы.

Выйдя из машины, Шатти услышала специфический шум: это приближался ее поезд. Они с Кеннетом со всех ног бросились в кассу и купили ей билет до Эдинбурга. Молча вернулись на платформу. Кеннет поставил чемодан и спросил:

— Ты уверена, что все будет хорошо?

Шатти кивнула.

— Если повезет, я повидаюсь с дедушкой, а родители так и не узнают, что я приезжала. У дедушки собственный особняк в центре города.

Надеюсь, он там, а не в больнице…

Тишину морозного утра прорезал пронзительный свисток. Шатти вздрогнула, схватила чемодан, но Кеннет накрыл ее руку своей и удержал на месте. Заглянул в ее изумрудно-зеленые глаза, поднес к губам замерзшие пальцы.

— Шатти, мне нужно кое-что сказать тебе.

Она оглянулась через плечо на приближающийся поезд. За грохотом колес ничего не было слышно.

— Что?

— Я люблю тебя! — прокричал Кеннет, перекрывая стук колес. — Просто хочу, чтоб ты знала. Я люблю тебя!

Не веря ушам своим, молодая женщина шагнула ближе.

— Что ты сказал?

— Я люблю тебя, — повторил Кеннет, привлек ее к себе и поцеловал долгим, пылким поцелуем, словно скрепляя печатью сказанные слова. А затем подхватил чемодан и зашагал с ним к поезду. Шатти поднялась по лесенке. Кондуктор передал ей чемодан и поднялся следом.

Она стояла на верхней ступеньке, не в силах отвести взгляда от Кеннета, вбирая в память каждую черточку, каждое мимолетное выражение этого мужественного лица, пытаясь навсегда увековечить в сознании дорогой образ. Сегодня Кеннет Лэверок выглядел точно так же, как в день их знакомства: волосы растрепаны ветром, на подбородке пробивается щетина. И еще — эти чудесные карие, с золотыми искорками глаза, осененные невероятно длинными ресницами.

Дыхание у нее перехватило. Кондуктор потянулся закрыть дверь, и она послушно отступила на шаг.

Но вот Кеннет поднял руку, помахал, и Шатти вновь метнулась вперед, к поручням.

— Я люблю тебя! — выкрикнула молодая женщина, прежде чем дверь закрылась. — Я люблю тебя, Кеннет Лэверок! — Слова сорвались с уст словно сами по себе, дались ей просто и естественно, как дыхание.

Шатти прижалась лбом к окну. Поезд тронулся с места, набрал ход — и вот уже и платформа, и Кеннет скрылись из виду. И вдруг молодая женщина почувствовала себя такой одинокой, как никогда в жизни. Она схватилась рукою за сердце и лишь усилием воли удержалась от слез. Кеннет Лэверок ее любит. Но теперь, когда он произнес эти слова вслух, она просто не знала, что делать.

Она нагнулась за чемоданом и встретила сочувственный взгляд кондуктора. Он улыбнулся, открыл ей дверь в купе, вошел следом, помог положить багаж на верхнюю полку.

— Доброго вам пути, мисс, — пожелал кондуктор.

— Спасибо, — всхлипнула Шатти.

Кеннет стоял на тротуаре и задумчиво глядел через улицу на эффектное, стилизованное под готический замок здание кафе-кондитерской. По обе стороны от входа красовались две фигуры-манекена — рыцарь в доспехах и светлокудрый певец с арфой. Над входом красовалась вывеска в виде шита, увитого плющом, с витиеватой надписью: «Песнь Оссиана». Сквозь стрельчатые окна мерцали разноцветные лампочки, вделанные в подсвечники и светильники на стенах, и всякий раз, как открывалась и закрывалась дверь, из кафе доносились обрывки старинных мелодий.

День клонился к вечеру. Надо думать, народу в кафе набилось изрядно. И неудивительно. Кондитерская Минваны, старшей сестры Кеннета, пользовалась большим успехом у местных жителей — благодаря очаровательной, тонко стилизованной под старину обстановке, со вкусом подобранной музыке и конечно же превосходной кухне. Только здесь можно было отведать блюда, приготовленные по старинным шотландским рецептам, что зачастую считались безвозвратно утерянными, под перезвон арфы и завораживающие напевы свирелей.

Когда-то отец Кеннета, неисправимый романтик в душе, назвал старшую дочь именем героини из «Песен Оссиана». И та настолько привыкла считать себя частью этого вымышленного, но столь прекрасного мира певцов и героев, что, повзрослев, не много ни мало как построила этот поэтический мир вокруг себя.

Кондитерская процветала. Старик Лахланн, уйдя на покой и оставив шхуну сыну, перебрался из Арброта в столицу Шотландии и теперь помогал дочери вести дело. Второй этаж «замка» был жилым, а в нижнем зале с утра до позднего вечера угощали посетителей. Многочисленные друзья семейства Лэверок давно облюбовали уютное кафе и едва ли не всякий вечер приходили скоротать часок за чашкой чаю и приятной беседой.

Наверняка Минвана, нарядившись в традиционный шотландский костюм, вовсю хозяйничает у стойки, отпуская пирожные и прочие сладости. Джанетт помогает ей разливать чай и кофе… Да и Гил с Рэндалом наверняка уже подоспели. С женами, не иначе. Кеннет угрюмо посмотрел на часы: когда нечем себя занять, день растягивается до размеров вечности.

Он ждал, что Шатти позвонит ему в тот же вечер, как только доберется до города. Когда на следующий день от нее по-прежнему не было ни слуху ни духу, он начал беспокоиться. А на третий день засомневался, позвонит ли она вообще.

Не в силах заняться книгой или хоть чем-нибудь полезным, Лэверок нервно расхаживал по салону. Описав кругов этак триста, он понял, что больше не выдержит, сел в машину и покатил в Эдинбург, к друзьям и сестрам. На столе в салоне шхуны Кеннет оставил для Шатти записку с адресом и номером телефона и наказом срочно перезвонить ему в «Песнь Оссиана», как только появится.

Уже подъезжая к городу, Кеннет с трудом справился с искушением наплевать на кондитерскую и друзей и отправиться на поиски Шатти. Адрес особняка Кэссилисов наверняка можно узнать в справочной. Да и дедушкиных апартаментов тоже, если на то пошло. Энгус Арран, так, кажется, его зовут? В конце концов, он обойдет все дома в центре, постучится в каждую дверь, но любимую отыщет! Ведь быть того не может, чтобы в центре города на каждом шагу жили Кэссилисы и Арраны!

Но в глубине души Кеннет боялся, что Шатти решила не возвращаться. Вот поэтому и не звонит: без слов дает понять, что между ними все кончено. В памяти тут же воскресло то промозглое утро и прощание на перроне. Он признался ей в любви. Она сказала, что тоже его любит. Но если любит, отчего не звонит? Ему же в Бретань лететь через четыре дня! Времени почти не осталось.