— Стоянов.

— Да! Вот! Стоянов, именно. Высовывается из окна артист Стоянов в гриме Владимира Ильича. И громко так говорит: — Господа японцы, минуточку внимания!

— Те башки свои нерусские повернули и на него пялятся.

— Гутен морген! — он им говорит. — Май нейм из Ленин! Узнаете? — а сам пальцем себя в грудь тычет и улыбается. Они в ответ кивают, тоже улыбаются и объективы свои на него наводят.

— А теперь внимание! Этеншен! Готовы? А ю реди?

— Ее! Ее! — японцы ему. — Реди! О'кей!

— Ага. Вери гут. — Он неспешно засучивает правый рукав, сгибает руку в локте и другой рукой — опа!

— Во вам Курилы! — И укатил. Я радовался чуть не в крик.

— Да, — кивнул Гурский, — у нас это бывает. Так ты голодный?

Зазвонил телефон. Гурский прошел в комнату и снял трубку.

— Алло.

— Сашка? — услышал он голос Волкова.

— Нет, извините, пожалуйста, это воры. А хозяина дома нету. Ему что-нибудь передать? Вы говорите, не стесняйтесь, мы ему записку оставим.

— Умничаешь все… Слушай, приезжай сюда, а?

— А ты где?

— В кабаке. «На здоровье» называется.

— Лечишься?

— Да подлечился уже. Слегка. Но не до конца. Твою рожу увижу, может, стошнит. Глядишь и полегчает. Приезжай, а?

— Ой, Петя… — вздохнул Гурский. — Как-то не входило в мои сегодняшние планы нажираться. У меня завтра дела. А что случилось? Что-то голос у тебя нехороший.

— Да пошло оно все в жопу. А нажираться мы не будем. Зачем нам нажираться? Так… посидим культурненько.

— Ага. Конечно.

— Так ты подъедешь?

— А где это?

— Сейчас, у официанта спрошу.

— Так ты дай ему трубку, я сам выясню.

— Слушаешь? Большой, тринадцать. Это на Петроградской, недалеко от Тучкова моста.

— Ладно, найду.

— Давай быстрей, а? Не затягивай.

— Хорошо, — Александр повесил трубку.

— А чем Петр нынче занимается? — Андрей Иваныч усаживался вместе с Гур-ским в такси. — Я его лет десять назад, наверное, в последний раз видел. Он в милиции где-то вроде служил, да?

— В убойном отделе. Но он ушел оттуда, несколько лет уже как. В какой-то частной структуре сейчас. Охрана, еще там что-то… я толком и не знаю. Короче, разъезжает на джипе с БОЛЬШОЙ под мышкой и морды разные бьет время от времени.

— Зачем?

— Нервы… — пожал плечами Гурский. Выехав по Малому проспекту Васильевского острова на набережную, такси повернуло направо, постояло на светофоре и, перемахнув через Тучков мост, остановилось на перекрестке.

— Там дальше, на Большом, одностороннее, — повернулся к Александру водитель. — Можно по Пушкарской, а потом назад, но это крюк…

— Я знаю, — Гурский вынул из кармана бумажник. — Мы пройдемся, тут рядом.

— Там вот, по правой стороне, пожарная часть, а потом…

— Да найдем, найдем, спасибо, — Гурский протянул деньги.

— Счастливо.

— И вам того же. — Андрей, выйдя из автомобиля, кивнул водителю.

Адашев-Гурский захлопнул дверь машины и направился к подземному переходу.

Был мягкий августовский вечер.

— А вот ты, Александр, живешь в этом городе, — сказал Андрей Иваныч, не спеша идя по тротуару и разглядывая дома, — и ведь даже и не подозреваешь небось что это я его построил.

— Ты?

— Ну здрас-сте, а кто?!. Кто, по-твоему, способен нагромоздить столько красоты, Пушкин?

— Ленин.

— Ну уж нет. Ленин придумал мыло и спички.

— И построил Мавзолей.

— И построил Мавзолей, правильно.

Они вошли в ресторан.

Гурский поздоровался с встречающим гостей у входа метрдотелем и оглядел зал. За одним из столов, не сняв кожаной куртки, одиноко сидел Петр Волков. Увидев Александра, он приподнял руку.

— Ну привет, — Адашев-Гурский подошел к столу, отодвинул стул и, усаживаясь, кивнул на своего спутника. — Узнаешь?

— А ка-ак же… узнаю брата Колю. — Петр привстал из-за стола. — Андрей Иваныч собственной персоной! Поорем?

— Обязательно, — Андрей протянул ему руку. — Но не сразу. Сначала выпьем.

— Это у тебя кто? — Гурский чуть переставил на скатерти практически пустой пузатый графин с остатками водки и указал пальцем на стоящую перед Волковым тарелку.

— Кролик. А что?

— Да нет, просто… как-то он, наверное, пахнуть должен, 'уж даже и не знаю как… — Гурский чуть поморщился.

— Да брось ты, ничем он не пахнет. И порция аж вон какая… час уже, наверное, ем, никак съесть не могу. Очень рекомендую.

— Рекомендуешь что — доесть за тобой?

— Да иди ты… —отмахнулся Волков. — Закажи, он вкусный.

— Не может он быть вкусным, Петя. Ты же сам сказал, что он ничем не пахнет. А пища — это еще и аромат. Какой же вкус без аромата?

— Ерунда. Важна суть — нажористость. А всякие там ароматы…

— Ты бы смог трахнуть пусть даже и самую очаровательную барышню, если б от нее воняло?

— Я же тебе говорю, ничем этот кролик не пахнет. И потом, — Петр пожал плечами, — жратва это одно дело, баба — другое. Совершенно разные вещи…

— Нет, — Адашев-Гурский покачал головой и переставил водочный графин на место, отгородившись им от тарелки с недоеденным кроликом. — Вовсе даже и не разные. И то, и другое, Петя, это такие фишки, которые входят в твою жизнь. И у каждой фишки свой запах: зло смердит, добро благоухает. Для того нам чутье и дадено, чтобы отличали одно от другого.

— Друга от врага? — заинтересовался, присаживаясь за стол, Андрей Иваныч. — Кролик нам враг?

— Враг, — кивнул Гурский.

— А водка?

— Друг.

— Любопытно, любопытно… а вот, например, уха из селедочных щек?

— Понюхать сперва надо.

— Ага-а-а… — Андрей взял со стола сложенную салфетку, развернул ее и заправил за ворот рубашки. — Значит, так, любезнейший, — повернулся он к подошедшему официанту и взял из его рук меню, — прежде всего, разумеется, водки…

Официант склонился над блокнотом.

Какое-то количество времени спустя — когда уже много чего было съедено и еще больше выпито; когда цыганское трио спело у стола наших друзей «Невечернюю» и обе ручки солистки были обцелованы Андрей Иванычем; когда Петр все-таки втолковал молоденькому официанту, что русский купец Василий Александрович Кокорев был великим патриотом и именно поэтому пил шампанское непременно разбавленным огуречным рассолом и добился, чтобы ему подали на стол в графине именно этот напиток; когда Адашев-Гурский, зарулив по дороге из туалета на кухню, выкурил там сигарету и поделился с шеф-поваром ресторана секретом приготовления почек с хересом, Волков выпил очередную рюмку и хмуро закурил.

— Ну? — негромко спросил его через стол Александр. — Чего это ты вразнос-то пошел?

— Ай!.. — отмахнулся Петр, подозвал официанта и заказал еще водки.

— Ладно, колись. Я же вижу. Случилось чего?

— Да то, Саня, и случилось, что пошло оно все на хер. Вот у меня уже где, — он провел ребром ладони по горлу. — Веришь? Во где!

— А конкретно?

— Да ну… — Петр раздавил в пепельнице недокуренную сигарету. — Завязывать, наверно, мне придется с этим Бюро,

— А что так?

— Ну… вот так.

— И что будешь делать? Водку пить?

— Ой, уеду-уеду… — широко улыбнулся Волков. — Буду с попкой жить, на гавайской гитаре играть.

— Тоже дело.

— А то… На наш век войны хватит. Не здесь, так там. А стреля-а-аем мы, — Волков взял из рук подошедшего официанта полный графин, — без про-о-омаха. Еще с гражданской. Давай треснем. А где Андрей Иваныч?

— В сортире, наверно.

— К та-аржественному маршу! — Петр приподнял над столом графин. — Па-а-а батальонно! — Стал наполнять рюмки. — На одного линейного дистанции! Первый батальон прямо! — Он взял свою рюмку. — Остальные на пра-а-а… о!

— Шага-а-ам… — Гурский поднял свою рюмку.

— Арш! — Они одновременно выпили.

— И все равно любопытно, — потянулся к сигаретам Александр, — в чем проблема?

— Короче… — поставив рюмку на стол, Петр, морщась, подцепил на вилку кусок маринованной миноги, — короче,. подставили меня. Но это как раз нормально, так и должно быть, работа такая. Я их давлю, злодеев, в меру моих сил, они, в соответствии со своими способностями, пытаются этому процессу противостоять. Все честно.