Эвгемер. Либо вы меня очень плохо поняли, либо весьма превратно толкуете мои слова. Я вовсе не утверждаю, будто творец природы вмешивается во все мелочи, хотя и думаю, что никакая мелочь его бы не утомила и не унизила. Я считаю, что он учредил всеобщие законы, незыблемые, вечные, в соответствии с коими всегда будут вести себя люди и животные; я вам это уже достаточно ясно сказал.

Диагор, автор "Системы природы",[2] говорит в своем пространном напыщенном сочинении почти то же, что вы. Вот его слова в главе IV тома II: "Ваш бог без конца занят созиданием и разрушением, следовательно, его образ существования не может быть назван незыблемым".

Диагор утверждает, что таким образом мы образуем своего бога из противоречивых качеств; он называет его смешной и страшной иллюзией. Но пусть он разрешит мне ему сказать: весьма дерзко так легкомысленно разделываться со столь серьезным вопросом. Поочередно создавать и разрушать на протяжении всех времен на основе постоянных и вечных законов — это не значит производить случайные перемены; напротив, это значит всегда быть подобным самому себе. Бог дает жизнь и смерть, но он дает их всему миру: он сделал жизнь и смерть необходимостью; он непреложно и постоянно выполняет этот свой план творения и осуществляет свое правление всегда единообразно. Вот если бы он дал возможность некоторым людям жить вечно, тогда, наверное, можно было бы сказать, что незыблемость ему не присуща. Но коль скоро все рождаются, чтобы потом умереть, его непреложность тем самым нерушимо засвидетельствована.

Калликрат. Я признаю: Диагор в этом ошибается; но разве он не прав в высшей степени, когда упрекает некоторых греков в том, что они изображают бога до смешного суетным существом, создавшим мир во имя собственной славы, дабы им восхищались? В том, что они рисуют его жестоким и мстительным господином, карающим за малейшее неповиновение вечными муками? В том, что делают его несправедливым и слепым отцом, покровительствующим из чистого каприза одним своим Детям и обрекающим всех остальных на бесконечное злополучие? Действительно он сделал нескольких старших своих детей добродетельными, Дабы вознаградить их за доблесть, бывшую для них неизбежной, и породил целое скопище младших, преступных, для того чтобы покарать их за преступления, навязанные им роком. В том, наконец, что они сделали из бога нелепый фантом, жестокого тирана?

Эвгемер. Но то не бог мудрецов; то бог некоторых жрецов сирийской богини,[3] являющихся позором и ужасом человечества.

Калликрат. Ну, ладно: определите же мне, наконец, вашего бога чтобы уничтожить наши сомнения.

Эвгемер. Мне думается, я вам доказал, что бог существует, с помощью одного лишь неопровержимого аргумента: мир — восхитительное творение, а, следовательно, существует еще более восхитительный творец. Разум вынуждает нас его признать, и лишь безумие стремится к его определению.

Калликрат. Но ведь это полное невежество, и мы ничего не доказываем, без конца восклицая: "Существует нечто превосходное, но я не знаю, что это такое!"

Эвгемер. Припоминаете ли вы путешественников, которые, высадившись на острове, обнаруживают начертанные на прибрежном песке геометрические фигуры? "Смелее! — говорят они. — Вот следы человека!" Мы, стоики, глядя на этот мир, говорим: "Вот следы бога".

Калликрат. Покажите нам эти следы, прошу вас.

Эвгемер. Разве вы не видите их повсюду? И наш разум, и инстинкт, находящиеся в нашем распоряжении, разве не очевидные дары этого великого неведомого существа? Ведь их источником не являемся ни мы сами, ни та тина, на которой мы обитаем.

Калликрат. Прекрасно! Поразмыслив над всем тем, что вы мне сказали и вопреки всем сомнениям, возбуждаемым в моем уме распространенным на Земле злом, я все же укрепляюсь в мнении: бог управляет нашей планетой. Но не думаете ли вы, как греки, будто каждая планета имеет своего бога? Будто Юпитер, Сатурн и Марс правят на планетах, носящих их имя, подобно египетским фараонам или персидским и индийским царям — каждый в отведенной ему области?

Эвгемер. Я уже дал вам понять, что ни во что подобное я не верю, и вот на каком основании: вращается ли Солнце вокруг наших планет и нашей Земли, как это считает толпа, верящая лишь своим глазам, или, наоборот, сами Земля и планеты вращаются вокруг Солнца, как предположили современные нам халдеи[4] (и это гораздо более вероятно), неизменно остается верным, что одни и те же потоки света, постоянно изливающиеся с Солнца и доходящие до Сатурна, достигают всех этих планет в течение времени, пропорционального удаленности последних. Достоверно, что эти световые лучи отражаются от поверхности Сатурна и направляются к нам, а от нас — к нему всегда с одной и той же скоростью Но столь огромное устройство, столь быстрое и однообразное движение, столь постоянное сообщение между невероятно удаленными друг от друга планетами могут быть созданы, по-видимому, лишь одним и тем же провидением. Если бы существовало множество одинаково могущественных богов, они либо имели бы различные намерения, либо одно и то же; если бы они не были между собой согласны, царил бы хаос; а если бы они питали одни и те же замыслы, это все равно как если бы существовал один бог. Не следует без нужды умножать существа, особенно же богов.

Калликрат. Но неужели вы находите таким смехотворным этот вид иерархии, если великий Демиург — верховное существо — породил подчиненных богов, дабы они правили под его водительством? Если он доверил Солнце своему возничему Аполлону, одну из планет — прекрасной Венере, другую — Марсу, наши моря — Нептуну, а атмосферу — Юноне?

Эвгемер. Я согласен: в этом нет ничего несуразного. Без сомнения, возможно, что великое бытие населило небеса и стихии существами, стоящими выше нас. Это столь обширная область и столь прекрасное зрелище для нашего воображения, что все известные народы носились с подобной идеей. Но поверьте мне, этих воображаемых полубогов мы можем признать лишь в том случае, если нам докажут, что они существуют. По моим понятиям, мне известен во вселенной лишь один бог, существование которого доказал мне мой разум, и его творения, коим я свидетель. Я знаю, что он есть, хотя не знаю, что он такое; ограничимся же исследованием его творений.

Калликрат. Ну, хорошо! Скажите мне сперва, каким образом бог принялся за сотворение мира. Какова ваша система на этот счет?

Эвгемер. Моя система относительно творений бога — неведение.

Калликрат. Но если у вас довольно искренности, чтобы признаться в неведении относительно тайны бога, то у вас хватит, по крайней мере, чистосердечия и на то, чтобы сказать нам, что вы думаете о тех, кто претендует на такое знание этой тайны, как если бы они сами присутствовали в божественной лаборатории. Научили ли вас чему-нибудь Платон и Аристотель?

Эвгемер. Они научили меня не доверять ничему из того, что они написали. Вам известно: у нас в Сиракузах живет семья Архимедов, занимающихся из поколения в поколение практической физикой, — то подлинная наука, основанная на опыте и геометрии; семейство это пойдет далеко, если будет жить дальше; однако я был весьма удивлен, когда прочел божественного Платона, постаравшегося использовать то немногое, что он знал в геометрии, для придания кажущейся точности своим измышлениям.

Согласно Платону, бог поставил пред собой задачу организовать четыре элемента в соответствии с изменениями пирамиды, куба, октаэдра, икосаэдра и особенно додекаэдра. Пирамида символизирует своим острием огонь; на долю воздуха достался октаэдр; икосаэдр символизировал воду; куб ввиду своей плотности по праву принадлежал земле; но триумфом Платона стал додекаэдр: ведь фигура эта образуется двенадцатью плоскостями и, таким образом образует зодиак, в каковой входят двенадцать животных; каждая из двенадцати поверхностей может разделяться на тридцать частей, что явно образует триста шестьдесят градусов круга, обегаемого Солнцем в течение года.