Он уже чуял запах Мексики. Он не мог понять, почему не сделал этого раньше. А пассажиры? Пускай сами о себе побеспокоятся. Не так уж далеко они заехали. До того привыкают взваливать свои трудности на других, что разучились о себе заботиться. Им это будет полезно. Хуан о себе позаботиться может – и займется этим. Что за дурацкую жизнь он вел, о чем хлопотал – как перевезти пироги из города в город? Ну, с этим покончено.

Он заговорщицки взглянул на Гвадалупану. «Нет, я сдержу слово, – сказал он неслышно. – Довезу их, если ты хочешь. Но очень может быть, что я все равно уйду».

Память обрушила на него картины обожженных солнцем холмов Южной Калифорнии, и зной Соноры, и утренний холодок Мексиканского плоскогорья, с запахом сосновых шишек в домах, с запахом маисовых лепешек. И сладко навалилась тоска по родине. Со вкусом свежих апельсинов, с огнем красного перца. Да что он делает в этой стране? Она ему Чужая.

Завеса лет отлетела, и, наложившуюся на грязный проселок, он увидел, услышал, почуял Мексику, гомон рынка, скрипучий крик попугая в саду, ругань свиней на улице, цветы, и рыбу, и скромных смуглых девочек в синих шалях. Как странно, что он на столько лет об этом забыл. Он томился по югу. Он не мог понять, что за диковинная западня его тут поймала. Вдруг его охватило нетерпение – уйти сейчас же. Почему не нажать на тормоз, не открыть дверь, не уйти в дождь? Он видел, как высовываются вслед ему их глупые лица, и слышал их возмущенные голоса.

Он снова взглянул на Деву. «Я сдержу слово, – шепнул он. – Я проеду, если смогу». Он почувствовал, как колеса проскальзывают в грязи, и ухмыльнулся Деве Гвадалупы.

Теперь река прибилась к самым холмам, вместе с каймой берегового ивняка. А дорога вильнула в сторону, прочь от реки. Дождь редел, и они видели с дороги светло-желтые водовороты в широком потоке и раздерганные, завивающиеся пряди грязной пены. Впереди дорога лезла на косогор, а наверху был желтый обрыв, почти утес, и дорога шла под ним. На самом верху обрыва громадными блеклыми буквами было выведено одно слово: ПОКАЙТЕСЬ. Наверно, с большим трудом и риском для жизни писал его там какой-то блажной человек черной краской, а теперь она почти стерлась.

В стене песчаника были пещеры, открытые дождем и ветром и прокопанные зверями. Пещеры зияли в желтом обрыве, как черные глазницы.

Изгороди здесь были еще крепкие, и в суходольных травах стояли рыжие коровы, потемневшие от дождя, некоторые уже с весенними телятами. Рыжие коровы медленно поворачивали головы и смотрели на трудившийся автобус, а одна дурная коровища со страху ударилась бежать, лягаясь и брыкаясь, словно хотела отпугнуть автобус.

Грунт на дороге стал другим. На гравии ход был устойчивее. Кузов кидало и встряхивало на ухабах, но колеса не проскальзывали. Хуан подозрительно посмотрел на Деву. Дурачит она его? Провезет и заставит самого принимать решение? Это будет некрасивая шутка. Без знака с небес Хуан не знал, что ему делать. Дорога дала большой крюк вокруг старой фермы, а потом полезла к обрыву всерьез.

Хуан снова ехал на первой скорости, и хвостик пара из сливной трубки завивался над капотом. Конец подъема был прямо перед обрывом с темными пещерами. Хуан с сердцем нажал на газ. Колеса кидали гравий. В одном месте кювет был завален, и вода со смытой почвой разлилась по дороге. Хуан гнал машину в этой темной полосе. Передние колеса переехали ее, а задние забуксовали в жирной грязи. Автобус занесло, а колеса все буксовали, и зад машины тяжело опустился в кювет.

На лице Хуана была свирепая усмешка. Он газовал, и колеса зарывались все глубже и глубже. Он дал задний ход и прибавил газу, колеса вертелись, рыли себе ямы, уходили в ямы, и автобус сел на дифференциал. Хуан сбросил газ. В зеркальце он увидел, как Прыщ смотрел на него с изумлением.

Хуан забыл, что Прыщ-то поймет. Рот у Прыща был открыт. Не похоже на Хуана. На топком месте так не газуют. Хуан увидел вопрос в глазах Прыща. Почему он так сделал? Не такой же он бестолковый. Он встретил в зеркальце взгляд Прыща и не придумал ничего лучше, чем подмигнуть ему украдкой. Однако на лице Прыща выразилось облегчение. Если так задумано, значит, все в порядке. Если за этим что-то кроется, Прыщ его не бросит. И тут у Прыща возникла ужасная мысль. Что если это из-за Камиллы? Если она нужна Хуану, Прыщу ее не видать. Он Хуану не соперник.

Автобус сильно наклонился. Задние колеса утонули в канаве, а передние стояли высоко на полотне. «Любимая» походила на изувеченного жука. Но вот лицо Ван Бранта заслонило отражение Прыща в зеркале. Ван Брант был красный и злой, и его костлявый палец рассекал воздух у Хуана под носом.

– Допрыгались, – закричал он. – Посадили нас. Я знал, что этим кончится. Ей-богу, так и знал! Как я теперь попаду в суд? Как вы нас отсюда вытащите?

Хуан отбил его палец ладонью.

– Не тычьте мне в лицо, – сказал он. – Вы мне надоели. Ну-ка, сядьте на место.

Сердитый взгляд Ван Бранта дрогнул. Он вдруг понял, что на этого человека нет управы. Ни комиссии железнодорожной он не боится, никого. Ван Брант попятился и сел на наклонное сиденье.

Хуан выключил зажигание, мотор смолк. Дождь стучал по крыше автобуса. Хуан похлопал ладонями по баранке, потом, сидя, повернулся к пассажирам.

– Так, – сказал он. – Приехали.

Они смотрели на него растерянно. Мистер Причард робко спросил:

– Вы не можете нас вытащить?

– Я еще не смотрел, – ответил Хуан.

– Но, кажется, мы сели довольно основательно. Что вы намерены делать?

– Не знаю, – сказал Хуан. Ему хотелось увидеть лицо Эрнеста Хортона – понял ли он, что это сделано нарочно, – но Эрнеста не было видно за Нормой. Камилла вообще никак не откликнулась на происшествие. Она слишком долго ехала, чтобы теперь торопиться.

– Сидите спокойно, – сказал Хуан. Он сел попрямее в наклонившемся кресле и толкнул рычаг двери. Замок щелкнул, но дверь не открылась. Ее заклинило. Хуан встал и открыл дверь ударом ноги. Стал слышен шелест дождя на дороге и в траве. Хуан вылез под дождь и подошел к заду автобуса. Косой дождь холодил ему голову.

Машину он посадил на совесть. Теперь без аварийной, а то и трактора ее не вытащишь. Он наклонился и заглянул под днище – убедиться в том, что и так знал. Полуоси с дифференциалом лежали на земле. Пассажиры смотрели в окна, их лица искажало мокрое стекло. Хуан выпрямился и опять влез в автобус.

– Так, граждане, наверно, вам придется подождать. Виноват – но не забудьте, что все вы сами хотели ехать по этой дороге.

– Я не хотел, – сказал Ван Брант.

Хуан резко повернулся к нему.

– Не вмешивайтесь, черт побери. Не злите меня, я и так сейчас разозлюсь.

Ван Брант смекнул, что это не пустые слова. Он поглядел себе на руки, ущипнул дряблую койку на костяшке и потер левую руку правой.

Хуан сидел боком в кресле водителя. Взгляд его перебежал на Деву. «Ладно, ладно, – мысленно сказал он ей, – малость смухлевал. Не очень, но малость есть. Думаю, теперь ты вправе сделать так, чтобы мне стало довольно неудобно». Вслух он сказал:

– Придется мне сходить и вызвать по телефону аварийную машину. Попрошу, чтобы за вами, друзья, прислали такси. Это будет не очень долго.

Ван Брант возразил сдержанно:

– Тут на шесть километров вокруг нет жилья. Дом старика Хокинса – километрах в полутора, но он стоит пустой с тех пор, как его забрал банк. Надо идти до шоссе, а это шесть километров с лишним.

– Ну, раз надо идти, значит, надо, – сказал Хуан. – Хуже, чем насквозь, не промокнешь.

В Прыще вспыхнуло чувство товарищества.

– Я пойду, – вызвался он. – Пошлите меня, а сами оставайтесь.

– Нет, – сказал Хуан, – у тебя сегодня выходной. – Он засмеялся. – Попользуйся им. Кит. – Он протянул руку к ящику в приборной доске и открыл дверцу. – Тут аварийное виски, – сказал он.

Он замешкался. Взять ему револьвер – хороший «смит-вессон» калибра 11,4, с пятнадцатисантиметровым стволом? Стыдно бросить такую вещь. Но и таскать его не с руки – если какая-нибудь неприятность, револьвер будет не в его пользу. Хуан решил оставить его. Если он собирается оставить жену, то револьвер подавно можно оставить. Он небрежно сказал: