Он улыбнулся девушке, но улыбка вышла неживая — все его мысли были с отцом. Махнув рукой на прощанье, Зимобор пошел к крыльцу. Стоянка провожала его глазами.

— Ужас какой! — выдохнула она и сглотнула, вспомнив холодные твердые пальцы, с нечеловеческой силой сомкнувшиеся на горле.

— Ну и дура! — наставительно сказала ей баба, которая шла мимо с кринкой, но остановилась послушать. — Да ведь он теперь — наш князь! Он же — старший! А мать его знаешь кто была? Такая же девка, как ты, из села какого-то под Торопцом. Мне старый воевода Сваровит рассказывал, он там служил и в то село мечником[6] ездил. Так что смотри — еще княгиней станешь! Подумаешь, придушили немного! Не насмерть же!

— Не хватало еще, чтобы насмерть...

Проходя через сени, Зимобор прислушивался, ожидая крика и вопля. Но Избрана, когда он вошел, молчала, только была бледна и ломала пальцы крепко стиснутых рук. Ей было не до причитаний, напряженная работа мысли заглушила скорбь. Тут же сидел растрепанный похмельный Буяр, недоуменно моргая, кое-кто из челяди и кметей жались по углам, ожидая, когда им хоть кто-нибудь скажет, что теперь делать. И даже у старшей дружины был растерянный и нерешительный вид.

— Ну, ты как? — Зимобор подошел к Избране, обнял ее и заглянул в лицо. — Держись, солнце мое, ничего не поделаешь. Надо вам скорее к матери ехать.

Избрана как-то странно глянула на него, и Зимобор удивился, встретив ее напряженный взгляд без следа слез.

— Всю охоту испортил! — пробурчал себе под нос Буяр и потер лицо руками. До него, кажется, еще не дошло.

— Ты в своем уме? — прикрикнула на него Избрана. — Язык придержи!

— Да я про Годилу! — скорее досадливо, чем виновато, пояснил Буяр. — Тоже, порадовал новостью!

— Так что же было, до зимы подождать? — ответил ему Зимобор, надеясь, что брат сам догадается, какие глупости несет. — Так вы собирайтесь, что ли, — повторил Зимобор. — Сегодня надо выехать.

— Очень умно! — раздраженно воскликнул Буяр, едва лишь кто-то из кметей успел шевельнуться. — Что, с тремя лосями ехать? Даже на поминки не хватит! Мы ехали-то за мясом... а не за девками! — с досадой закончил он, припомнив Стоянку, которая опять досталась старшему.

— Мясо надо засолить, — заметила Избрана. — Без этого, что же ехать?

Зимобор смотрел на нее в изумлении. Насчет мяса, в общем-то, она была права, но он сейчас был совершенно не способен думать о каком-то мясе.

Избрану, если честно, мясо тоже волновало в последнюю очередь. Больше всего ее заботило то, чтобы не дать Зимобору начать всем распоряжаться. Тот, кто сейчас поставит себя главным, потом уже не выпустит узды из рук, а тот, кто склонится, — не разогнется уже никогда.

— Так что же — воевода будет нашему отцу курган возводить, а мы по лесам гулять? — сказал Зимобор, надеясь вразумить брата и сестру.

— Там наша мать, — в свою очередь напомнила Избрана, и это прозвучало несколько угрожающе. Они с Буяром располагали в лице княгини могучим союзником, а у Зимобора со стороны матери не было ни единого человека родни.

— Вашей матери и в храме хватает дел. Город без хозяина стоит.

— А ты в хозяева метишь? — с вызовом бросил Буяр.

— Вяз червленый... — начал Зимобор, но постарался взять себя в руки. Им только и не хватало сейчас начать пререкаться. — Вы что оба, белены тут поели?

— А ты чего за всех решаешь? — так же вызывающе продолжал Буяр и шагнул ближе к Зимобору. — Князь слово молвит, а мы, значит, все молчи! Не слишком ли торопишься?

— Я тороплюсь? — Зимобор сначала его не понял. — Ах, вот ты про что! Отец еще не погребен, а ты уже престол делить начал? Ну, братец! Знал я, что ты болван, но что настолько!

— Это я болван? Да ты, смердий сын...

— Замолчи! — резко крикнула на младшего брата Избрана. Как раз вовремя — Зимобор уже прикидывал, не дать ли ему немедленно в челюсть, чтобы немного полежал спокойно и вспомнил, что старших надо уважать.

Буяр умолк — Избрану он немного побаивался. А она стояла выпрямившись и сжав руки, только ноздри красивого тонкого носа слегка подрагивали. Буяр слишком глуп и прямолинеен — вовсе незачем ссориться со старшим братом так быстро и открыто. Зимобор перевел взгляд с сестры на брата. Прежний мир разбился в мелкие черепки, и он не знал, как дальше быть. Им и раньше случалось ссориться, но никогда раньше у него не было ощущения такого непримиримого противостояния. Умер их общий отец — и все трое стали чужими друг другу. Раньше им было нечего делить — а теперь между ними встал смоленский престол, и эта могучая преграда прочно заслонила их родственную привязанность.

Не найдя что сказать, Зимобор махнул рукой и вышел. Он с дружиной должен ехать, а эти двое, если не хотят, могут оставаться. Но он знал, что они не останутся и не позволят ему одному вернуться в город, где больше нет князя.

— Надо же... — вздохнул Русак, слушая, как в сенях раздаются торопливые шаги Зимобора. — Только-только народ раздышал... Думали, теперь бы жить да радоваться... А вот поди ж ты...

— Все голодуха эта проклятая! — вздохнула старая нянька Избраны, сопровождавшая княжну. — Все она...

Два последних года выдались очень тяжелыми: хлеба едва хватало до середины зимы, дальше спасали только дичь и рыба. Сколько-то зерна удавалось купить на юге, но тяжело приходилось всем. Весной стало легче — теперь помогали прокормиться дикие травы. Даже княжеские дети узнали вкус печеных корневищ камыша и рогоза, похлебок из сныти, подорожника, борщевика, спорыша и других трав, хлеба из болотного белокрыльника. Из ила лесных озер вилами вытаскивали его толстые корневища, промывали, сушили на солнце или на печках, мололи, несколько раз заливали муку горячей водой, чтобы удалить горечь. Мучнистые корни белокрыльника, желтой кубышки, белой кувшинки заменили рожь и пшеницу. В горшках кипели стебли, листья, корни — клевер и щавель, лук и козлобородник, крапива и лебеда, лопух и папоротник, скрипун-трава и трава-дедовник, хвощ, ряска, пастушья сумка и звездчатка-мокрица, молодые побеги ракиты и сосны, — оказалось, что есть можно все. Как говорится, не то беда, когда во ржи лебеда, а то две беды, когда ни ржи, ни лебеды.