Затем отвел разверстые глаза

От звездной вышины, вздохнул всей грудью

И устремился с берега небес

В бездонную кромешную пучину.

КНИГА ВТОРАЯ

Затрепетали Времени крыла.

Гиперион легко пронзал пространство,

А той порою Тейя и Сатурн

Добрались до убежища, где скрылись

Титаны и Кибела. В этот край

Не проникала даже искра света,

Чтобы слезу преобразить в алмаз;

Здесь стонов слышно не было, хотя

Никто и не пытался скрыть стенаний

Но грохот водопадов, ниспадавших

Неведомо откуда и куда,

Все заглушал. Как в страшном сне, утесы

Угрюмо громоздились друг на друга

И лоб ко лбу сходились наконец,

Перекрывая низким мрачным сводом

Прибежище несчастий и скорбей.

Титаны восседали не на тронах

На жестком камне, на сырой земле.

Здесь собрались не все - иные были

В узилище низвергнуты, другие

Потерянно скитались здесь и там.

Где Бриарей, Долор, Порфирион,

Кой, Гий, Тифон и многие другие,

Те, кто исполнен был могучих сил?

Их новая обитель - царство тьмы:

Там ни дыханья нету, ни движенья,

Там судорогой мышцы сведены,

И лишь сердца еще способны биться,

С хрипением и бульканьем гоня

Кроваво-красный ток по сжатым жилам...

Где Мнемозина? Путь ее сокрыт

От наших взоров; Шеба где-то бродит,

Навеки утеряв свою Луну...

И все же здесь, куда пришел Сатурн,

Немало славных собралось Титанов

Когда-то славных; лишь подобье жизни

Они теперь являли, а не жизнь.

Как валуны на капище друидском,

На вересковой пустоши безлюдной,

Где свод алтарный - сумрачное небо

Ноябрьским изливается дождем,

Они окаменели и друг друга

Как будто не хотели замечать.

Вот Крий; неподалеку - булава,

Еще недавно грозное оружье:

Ребристый скол утеса повествует

О всекрушащей ярости Титана

И об изнеможении его.

Вот Иапет, сжимающий змею.

Свисает жало из змеиной пасти;

Змея погибла раньше, чем смогла

Яд изрыгнуть и обезглавить Зевса.

Вот Коттус: подбородок задран вверх,

Затылок припечатан к острой глыбе,

Рот приоткрыт, но скован немотой.

Глаза же вопиют о страшной боли.

Вот Азия, дитя Земли и Кафа.

Какие муки претерпела мать,

Ее, в отца огромную, рожая!

Зато теперь у Азии в глазах

Светилось не отчаянье, но знанье

Грядущего величия; она

Пророчески сквозь время прозревала

Возвышенные храмы и дворцы

В прибрежных рощах Оксуса и Ганга.

На якорь опирается Надежда;

Так Азия стояла, опершись

На выгнутый дугой слоновий бивень.

Чуть выше, распластавшись в полумраке,

На локте приподнялся Энкелад,

Когда-то добро душно-безмятежный,

Как на лугу пасущийся бычок,

А ныне полный кровожадных планов,

Как лев иль тигр; он продолжал войну

Пусть только в мыслях, - он швырял утесы,

И все враги пугливо разбегались,

Подобные пичугам и зверькам...

Кто был еще в убежище? Атлас,

Фемида и отец Эхидны, Форкис;

Тефиде на колени головою

Климена, плача, пала; Океан

Ласкал ее растрепанные кудри;

Богиня Опс под темным покрывалом

Лицо скрывала - так скрывает ночь

Во тьме деревья... Кто еще там был?

Не перечислишь всех: ведь если муза

Расправила под свежим ветром крылья,

Что может задержать ее полет?

Настало время песни о Сатурне.

За шагом шаг по острым скользким скалам

Он движется с уступа на уступ

За Тейей вслед, - из пропасти страданья

Он к пропасти страданья держит путь...

И вот пришли. Две тени возле входа.

Простерла руки первая из них

К прибежищу богов, и на вторую

Взор быстрый обратила. О Сатурн!

Какая буря на его лице!

Какая битва! Горе, страх, надежда,

И угрызенья совести, и гнев

Смешалось все на атом поле брани.

Но бренность бытия не победить,

Так решено всесильною Судьбою...

И, в сторону от входа отойдя,

Вперед Сатурна Тейя пропустила:

Поверженный, к поверженным спеши!

Кто знал несчастья, знает, что они

Вдвойне сильней охватывают душу

При входе в дом, где воцарилась скорбь.

Сатурн вошел - и смертная тоска

Его сковала. Он едва стоял.

Но встретившись со взором Энкелада,

Горящим жаждой битвы и возмездья,

Сатурн воспрял и громко возгласил:

"Титаны, вот ваш бог!" Ему ответом

Был горький стон - но нет, не только он:

Кто громко зарыдал, кто встал с поклоном;

Богиня Опс, откинув покрывало,

Открыла изнуренное лицо.

Шум не стихал - так глухо ропщут сосны

Под зимним ветром. Руку приподняв,

Дал знак Сатурн, что хочет говорить,

Облечь покровом слова остов мысли...

Под зимним ветром глухо пророптав,

Немеют сосны - и уже ни звука

Не раздается. Здесь же полувнятный

И неопределенный смутный гул

Сменился твердым голосом Сатурна,

Органно охватившим все и вся,

Заставившим серебряно звенеть

Застывший воздух: "Ни в своей груди,

Где истина сокрыта и спасенье,

Ни в тайных знаках книги первых дней,

Которую Уран для нас похитил

У вечной тьмы, когда ее волна

Была уже готова унести

Сокровищницу первозданных знаний

В кромешный мрак, - о да, и в этой книге,

Служившей мне подножьем, пусть непрочным,

Не отыскал я подлинных причин

Мучительного вашего паденья.

В первоначальной книге бытия

Есть символы и предзнаменованья,

Есть объясненье четырех стихий:

Они - земля, вода, огонь и воздух

Всегда в борьбе: то каждый за себя,

То все на одного, то пара с парой;

Пронзает воздух молния огнем,

И в тот же миг вода потоком ливня

Огонь и воздух втаптывает в землю,

И серный дух окутывает все...

Но даже описанье этих распрей

Меж воздухом, огнем, водой, землею

Не приоткрыло мне печальной тайны

Случившегося с вами. - Почему?!

Как можно вам, богам перворожденным,

Могучим, осязаемым и зримым,

Склоняться перед теми, кто слабей?

Но вы побеждены! Но вы разбиты!

Унижены! Одно скажу: вы - здесь!

Так как мне быть? Я говорю: "Воспряньте!",

Ответом стон. "Смиритесь!" - снова стон.

О Небо! О возлюбленный родитель!