- Нет.

- А хочешь, я буду писать? - Мишка густо покраснел.

Таёжка посмотрела на него удивленно и засмеялась:

- Чудной ты! Зачем же записки, когда мы в одном классе? Ты лучше так скажи.

- Так неинтересно. Вон старшеклассники все пишут. Я однажды у Витьки Королева почту таскал. К Зинке Матвеёвой и обратно. Они друг другу стихами писали... Как это, сейчас вспомню...

Мишка потер ладонью лоб, потом прочел заунывным голосом:

Я знаю: век уж мой измерен;

Но, чтоб продлилась жизнь моя,

Я утром должен быть уверен,

Что с вами днем увижусь я...

- Здорово?

- Да, - откликнулась Таёжка. - Это стихи Пушкина. Их очень папа любит.

Мишка смутился. Ай да Витька, какого тумана напустил, черт хитрый! А Зинка, поди, думает, что это его стихи... Надо будет прочитать Пушкина от корки до корки.

Покосившись на Таежку - не смеётся ли она, - Мишка прибавил шагу.

Над полянами порхали ранние бабочки-пестрянки - ярко-бордовые, с черными пятнами на крыльях. Пролетая над лужами, они стремительно падали вниз: наверное, принимали собственное отражение за другую бабочку. С веток черемух на них равнодушно глядели дрозды.

- Слушай, - сказала Таёжка, - почему они их не трогают?

Мишка пожал плечами:

- Потому что невкусные.

- А ты их пробовал?

- Нет. Но Риба говорил, что пестрянки ядовитые.

- Миш, а почему Риба всегда такой... ну, невеселый, что ли?

- С чего бы ему веселиться? - удивился Мишка. - У него в прошлом году жена утонула. Тебя-то здесь ещё не было.

- И об этом знает весь наш класс?

Мишка не ответил. Таёжка опустила голову и тихо сказала:

- Я не знала, что ты злой. У человека такое несчастье, а мы над ним издеваемся.

Мишка снова промолчал, но было видно, что слова Таежки задели его. Уже по пути домой он вдруг сказал:

- Конечно, смеяться над ним нехорошо. Да мы и не со зла, а так, по глупости. Нам-то вроде потеха, а ему... Ну да ладно, не будет больше этого...

Вечером они отправились проведать Шурку Мамкина. Таёжка прихватила с собой несколько веток черемухи. Почуяв её запах, Шуркин отец зашевелился на кровати и открыл глаза.

- Черемуха... зацвела? - спросил он, и голос у него сорвался.

Таёжка молча протянула ему букет. Шуркин отец прижал черемуху к лицу и затих. Только грудь у него ходила медленно и тяжко.

О чем он думал в эту минуту? О своих ли ребятишках, которые при живом отце остались наполовину сиротами? Или о том времени, когда он, здоровый и сильный, без устали махал топором и из-под топора летела пахучая янтарная щепа?

Таёжка с Мишкой неслышно вышли и во дворе столкнулись с Шуркой. Шурка нес на плече большую связку ивовых прутьев.

- Вот, - сказал он, - отцу принес. Он когда-то здорово корзины плел. Может, за работой повеселеёт? А то лежит и все думает, что он лишний, в тягоств нам.

Шурка положил связку на крыльцо и улыбнулся виноватой улыбкой. Он всегда так улыбался, как будто был в чем-то виноват.

МАМА ПРИЕЗЖАЕТ

Шестого июня закончился учебный год. Все классы выстроились во дворе на торжественную линейку. После короткой речи директора был дан последний звонок. Он звенел долго и переливчато.

- Ну что, дикие команчи? - обратился к своему классу Сим Саныч. - Небось для ваших ушей это лучшая музыка? Признавайтесь!

"Команчи" нестройно загудели, выражая фальшивый протест.

- Ладно, верю, - сказал Сим Саныч. - Верю, что вы жаждете заниматься даже летом. Круглые сутки, до последнего вздоха. Особенный энтузиазм я читаю на лицах Гены Зверева и его соратника Вити Рогачева. Это и понятно. У них ведь на осень переэкзаменовка по русскому. Поэтому они решили взять в тайгу свой любимый учебник. Я правильно говорю?

- Правильно, - кислыми голосами ответили "соратники".

- Ну вот и прекрасно. А чтобы ваши слова не разошлись с делом, ваш воспитатель отправится с вами.

- Урра-а! - завопила пятерка, собиравшаяся в тайгу.

- Ну, вашего восторга я не разделяю, - сказал Сим Саныч. - Не знаю, как я вам, а уж вы-то мне надоели порядком.

- А как же Крым? - спросил Мишка.

- В Крым, Михаил Кузьмич, лучше всего ездить в августе. В так называемый бархатный сезон. Говорят, очень полезно для нервной системы. А ведь я её расшатывал с вами весь учебный год. Есть ещё вопросы? Ну, тогда по домам. Всего хорошего!

В интернате Таёжка и Мишка собрали свои вещи и пошли в Озерский райпотребсоюз, откуда ходили попутные машины до Мариновки. Во дворе грузили на "газик" какие-то ящики.

Один из грузчиков спросил Таежку:

- Ты, кажется, дочка Забелина?

- Да.

- Отец в школу пошел, тебя разыскивать.

- Слушай, Миш, - сказала Таёжка, - я добегу до школы, а ты побудь здесь.

Отца она встретила на улице. Он бросился навстречу дочери и подхватил её на руки:

- Тайка, милая! Мама приезжает!

Таёжка задохнулась:

- Когда?

- Сегодня под вечер. Телеграмма пришла ещё позавчера, а её в леспромхозе под сукно засунули. Вот остолопы, правда? Да ты успокойся, кто же от радости ревет?

Пообедав в леспромхозовской столовой, Таёжка, Василий Петрович и Мишка зашли в леспромхоз к директору. Семен Прокофьич присел рядом с Забелиным на диван и сказал:

- Ну, выкладывай, Петрович. Вижу, что-то стряслось. Ты именинник, что ль?

Василий Петрович засмеялся:

- Бери выше. Жена приезжает.

- Ух ты! Вот это молодчага. Теперь ты, можно сказать, коренной сибиряк. Всеми корнями врос.

- Корням и почва нужна, а, Прокофьич?

- Ты про жилье? - Директор пошевелил широкими седыми бровями и задумался. - Вот что. В Мариновке-то тебя легко устроить. Дадим целый дом. Только захочет ли жена в деревне жить? Работа есть, конечно, и в Озерске, но ты там нужней. Не знаю, как без тебя обойдемся...

- Разве я сказал, что хочу переёхать? - удивился Василий Петрович.

- Тогда дело другое. Бери сейчас мою легковушку и поезжай встречать Семен Прокофьич хлопнул Забелина по плечу и подмигнул. - Завидую тебе. Ну, бывай.

На станцию они приехали за десять минут до прихода поезда. Василий Петрович бегал по платформе и все время поглядывал на часы. Таёжка стояла, прислонившись к дощатому забору станции, слушала, как радостно и гулко стучит сердце.

Наконец показался поезд. Устало посапывая, прошел мимо паровоз, за ним катились вагоны, и в тамбуре одного из них стояла мама.

- Мама! - вскрикнула Таёжка, бросаясь к вагону. Мать легко спрыгнула с подножки, поставила на землю чемодан и прижала к себе Таёжку. Василий Петрович обнял жену и дочь, и все трое с минуту стояли молча. Потом они стали целоваться. Мишка отвернулся. Он не любил телячьих нежностей. Василий Петрович опомнился первым. Он подвел Мишку и сказал:

- Это Миша Терехин, товарищ Таисии. Миша, познакомься - Галина Николаевна.

- Мне Тая писала о тебе, - сказала Галина Николаевна, улыбаясь Мишке. Улыбка у неё была ласковая и белозубая.

Потом они уселись в машину: Мишка рядом с шофером, а остальные на заднем сиденье.

- Вася, господи, - смеясь, говорила Галина Николаевна, - в Москве бы я тебя не узнала. Сапоги, картуз. И эта бородища. Немедленно сбрей её. Ты же не в партизанском отряде.

"Что ли, по болотам в сандалетах ходить? - подумал Мишка. - И борода Василию Петровичу идет".

В шоферском зеркальце он видел молодое, красивое лицо Галины Николаевны, и ему вдруг стало чудно, что эта чужая женщина - мать Таежки и жена Василия Петровича.

НОВОСЕЛЬЕ

Забелины устроились в доме напротив сельпо. Раньше здесь был детский сад, но в прошлом году колхоз построил новое помещение, и с тех пор дом пустовал.

Галина Николаевна и Таёжка провозились целый день, наводя порядок: мыли полы, посуду, выставляли зимние рамы и сметали из углов паутину.

Но комнаты по-прежнему выглядели нежилыми. Не хватало им вещей, которые все ещё шли малой скоростью где-то по Барабинским степям.