- Я пойду в город, - проснулся Губернатор. - Обращусь к народу. Народ меня выбрал. Он поддержит своего Губернато ра.

На него никто не обратил внимания. Губернатор и трезвый-то ничего не соображал. Кроме того, что ему в башку вбивали.

Гоша плеснул ему в стакан и даже не отмахнулся.

- Проси, Ваня, поддержки, объединяйся, - упрямо гудел Семеныч. Обещай щедро. Потом разберемся.

- Предлагай перемирие, - посоветовал Бывалый. - Проси у Серого мост открыть. Мол, семьи у нас... А мы, мол, при окончательном договоре этот добрый шаг учтем.

- И что? - презрительно ухмыльнулся Ваня. - Пойдем по мосту сдаваться?

- Опять верное слово, не пропусти, Ваня, - шлепок ладонью по столу. Сдаться всегда успеем. Учиться надо. У Серого. Откроет мост - мы своих людей, невидных, по-тихому запустим в Слободу. А когда соберем силы и ударим, они нас с тыла поддержат. Как партизаны.

- Серый не откроет мост.

- Заставим. - Семеныча двойная жизнь наперед думать приучила. Не просто это - одной рукой "за", а другой "против". Сердцем - за "красных", умом - за "белых". - Серый нас чем сбил? Тем, что первый начал. По-научному - инициативу проявил, по своим правилам играть заставил. Надо эту инициативу у него перехватить...

- Туману много, - разозлился Ваня. - Говори ясно.

Семеныч продолжил, будто сам с собой советовался:

- Конский ход сделаем. Для войны не только разведка нужна, но и деньги. У нас их мало, большей частью в Слободе остались. Если Серый до них еще не добрался, то он и сам не богат. Вот так Семеныч мыслит. Конем пойдем. Не одно, так другое возьмем. Либо мост, либо деньги.

Семеныч в шахматы сроду не играл. Даже в шашки. И по наивности своей "вилку" конским ходом обозвал.

- Ты дело скажешь? - взвился, не выдержав, Ваня.

- Сначала спрошу. В Слободе ребята у нас сильные есть? На все готовые?

- Махмуд с нами не ушел, - вставил Саксаул. - Ему нельзя уйти. Крови на нем много. С моста скинули бы.

- Что за Махмуд такой? - уточнил Семеныч. Не мог же он, в самом-то деле, все бандитские "кадры" знать.

- Мой человек. Его все боялись. Он как огонь беспощадный. Кровь любит. Пленников.

- Где он ходит?

- Куда горец от врага идет? - философски заметил Саксаул, поглаживая смоляную с сединой бороду. - В горы! Ловкий, как змея. Хитрый, как барс. Холодный, как кинжал. Быстрый, как пуля!..

- Хватит! - прервал Ваня. - Нарисовал уже. Как на него выйти?

Губернатор последнее слово уловил. Встал, оперся на стол, погрозил бровями одному ему известному врагу, губами постращал. И пошел к двери.

- Ты куда? - ухватил его за полу пиджака Бывалый. - Сиди.

Губернатор еще страшнее нахмурился.

- В город пойду. К народу. Обращение скажу. Мне опять поверят. Меня народ любит.

- Запереть его, что ли?

- Да пусть идет. Он же ворота не найдет, заблудится. Привык всю жизнь за холуями.

- Налей ему.

- Всю ночь ему наливать? Пусть идет.

- Дорогие горожане, - сказал Губернатор и вышел, расстегивая на ходу штаны.

Совещание, войдя в решающую фазу, продолжилось.

А когда оно закончилось, довольный Семеныч сказал: "Лады" и так ахнул ладонью в стол, что, будь сейчас на этом месте Серый, раздавил бы как муху.

А Губернатор все шел в город. Вдоль забора внутри крепости. По кругу. Все народ искал. Чтобы осчастливить своим обращением.

Но так и не нашел.

А жаль...

Горотдел. Инцидент

Позднее утро. Спокойно - час не криминальный. Ребята, не занятые в городе, бездельничают в отделе.

Мы с Волгиным в его кабинете обсуждаем очередные задачи, связанные с воспитанием у сотрудников чуткости и внимания к людям. Даже сострадания. Особенно к потерпевшим.

Дверь приоткрыта - иногда до нас доносится разговор в дежурке, на грани закипающего спора. Невольно прислушиваюсь.

Уверенный, напористый молодой голос доказывает, что настоящий мент должен быть прежде всего "крутым", потому что имеет дело с преступниками.

- Нас, Михалыч, бояться должны, одного взгляда. Идешь по городу расступаются. Пальчиком поманил - на четырех лапах летят...

Образно, но не очень ясно. Как это можно на лапах летать? Если только с лестницы.

Пожилой голос, с чуть заметной усмешкой излагает свою концепцию: настоящий мент должен быть прежде всего с сердцем. А уж оно подскажет - к кому с добротой, к кому с силой.

- Для нас, Петя, люди на три группы делятся: на преступников, на потерпевших и на свидетелей. И к каждому свой подход нужен. Иной свидетель на твой пальчик в другую сторону побежит. Да и преступника иногда добром можно взять...

Извечный спор: либо добро с кулаками, либо кулаки добрые.

Не так все просто, ребята.

Я вышел в дежурку. Все, кто там находились, мгновенно приняли сугубо деловой вид: молодой Петя, как норная собака, азартно роется в ящике стола, с ушами туда погрузился; пожилой Михалыч шагнул к висевшей на стене карте города и, постукивая карандашом по губам, что-то там такое изображает - прямо великий полководец наносит направление стратегических и тактических ударов по противнику. А дежурный офицер поступил еще наглее: снял телефонную трубку, покачал ее в руке (не прибавила ли в весе за ночь?), осмотрел, зачем-то дунул в нее и положил на место. Поработал, стало быть.

И все трое уставились на меня. Одинаковым взглядом: усталым, озабоченным и даже чуть агрессивным. Что, мол, начальник, от дела отвлекаешь? Ты вон там - всего-то, а мы вот тут - ого-го! (Настоящий мент, значит, еще и хорошим артистом должен быть.)

Я спорить не стал. Свою полезность в общем деле доказывать не взялся. Но мстительно подумал, что за такое лицемерие жизнь их накажет. Вот прямо сейчас.

И не ошибся.

Распахнулась и хлопнула входная дверь. Охваченный паникой старшина гаркнул на все здание:

- Держись, ребята! Фролякин ползет! - и только его и видели.

Клич был воспринят: спасайся, кто может! Заметались бравые орлы. Петя "крутой", что в ящике копался, попробовал совсем в него влезть - не очень получилось. Великий стратег Михалыч оторвался от карты и шагнул за шкаф но тоже полностью не укрылся. Оба поняли слабость своих позиций: сунулись туда-сюда и позорно покинули дежурную часть. Оставив офицера без поддержки. Тот привстал, глазами по углам побегал, но при мне не решился уйти с поста. Проявил, стало быть, героизм, настоящий мент.

Наружная дверь опять отворилась - я расстегнул на всякий случай кобуру - и вошел сильно пожилой гражданин, аккуратно, без стука прикрыл за собой дверь и для вежливости пошаркал ногами по резиновому коврику.

Человек был с сединой в редких волосах, в старом, но чистом и глаженом костюме; манжеты рубашки - по-настоящему белые, в стриженой бахроме, ботинки - латаные поверх давних трещин. В руке - тяжелый портфель (СВУ внутри, не иначе), во взгляде - застарелая тоска, одновременно робость, смущение и надежда. И шизофреническое упрямство.

Это и был грозный Иван Васильевич Фролякин.

Он вежливо, но настойчиво поздоровался со мной и с дежурным дрожащей рукой, с усилием поставил на барьер портфель, долго его расстегивал и достал... листок бумаги.

Офицер покорно принял его, пробежал одним глазом и протянул мне.

Вот тут я немного врубился. И принял решение:

- Вот что, Иван Васильевич, ваш вопрос может решить только начальник Горотдела с санкции некоторой организации.

Фролякин понимающе кивнул. Надежда во взгляде окрепла.

- Начальник сейчас на выезде. Вам не трудно будет зайти в четырнадцать часов? И захватите, пожалуйста, всю документацию, - я показал взглядом на портфель, больше похожий на наволочку от подушки. - Для сдачи в архив. Подумал, добавил: - И последующего уничтожения.

Фролякин благодарно улыбнулся, забрал портфель, снова деликатно пожал нам руки и ушел. Не забыв пошаркать по коврику на выходе.

Дежурный шумно, с облегчением выдохнул.