Полина Ивановна, слушая, становилась все грустнее и даже кулачком подперлась, как деревенская.

- Какая тогда медицина была! - сказала она. - Это при царском еще режиме?

- При царском. Но дело не в этом. Вы дальше послушайте.

- Умрет она?

- Умрет.

- Зачем же тогда читать? Только действовать на нервную систему.

- Литература, - сказала Рита самым педагогическим своим голосом, - тем и сильна, что действует на нервную систему. Ну как, перестать или будете слушать?

- Да нет уж, послушаю. Я все равно уже расстроилась. И стирку сегодня не успею, жаль, белье намочено...

Рита читала о том, как приехали они домой, как стояла Марфа, держась за печку, не решаясь лечь, боясь, что Яков будет говорить об убытках и бранить ее за то, что она лежит и не хочет работать... Как рассчитал Яков, что старуха на днях непременно умрет, а завтра Иоанна Богослова, а там Николая Чудотворца, а там - воскресенье, а за ним - понедельник, тяжелый день, и, значит, гроб надо делать сегодня. Как снял он со старухи мерку и стал делать для нее гроб. А закончив работу, записал в книжку убытков: "Марфе Ивановой гроб - 2р. 40 к.".

Рита очень надеялась на эту подробность: мерку снимают, гроб делают, а человек еще жив. Есть от чего растрогаться. Но Полину Ивановну заинтересовало другое: сумма 2 р. 40 к.

- Так дешево?

- Деньги другие были, - сухо ответила Рита. - Ну как, будете слушать или считать, почем гроб?

- Буду слушать, только не сердитесь. Слова сказать нельзя. Читайте.

...Рита приближалась к самому любимому своему, заветному месту, и голос у нее киснул от внутренних слез:

- "...Старуха все время лежала молча с закрытыми глазами. Но вечером, когда стемнело, она вдруг позвала старика.

- Помнишь, Яков? - спросила она, глядя на него радостно. - Помнишь, пятьдесят лет назад нам бог дал ребеночка с белокурыми волосиками? Мы с тобой тогда все на речке сидели и песни пели... под вербой. - И, горько усмехнувшись, она добавила: - Умерла девочка.

Яков напряг память, но никак не мог вспомнить ни ребеночка, ни вербы.

- Это тебе мерещится, - сказал он".

Тут вдруг Полина Ивановна заплакала.

- И что это за люди такие? - сквозь слезу бормотала она. - Ребеночек родился, а он и забыл. Это надо же!

- Читать? - строго спросила Рита, замирая от внутреннего торжества.

- Да уж чего там, читайте, одно горе, не два.

...Полина Ивановна комкала в руке мокрый платок и время от времени прерывисто вздыхала, а Рита читала о том, как умерла старуха, как возвращался Яков с кладбища, сам полубольной, и как одолевали его мысли об убытках: и почему это человек не может жить так, чтобы не было этих потерь и убытков? И зачем люди мешают друг другу жить? И как Яков вспоминал о своей жизни с Марфой: "Пятьдесят два года, пока они жили в одной избе, тянулись долго-долго, но как-то так вышло, что за все это время он ни разу не подумал о ней, не обратил внимания, как будто она была кошка или собака..."

Это уподобление, кажется, доконало Полину Ивановну.

- Нет, не могу! - сказала она, рыдая. - Вы из меня все нервы вытянете. Вы лучше мне своими словами расскажите, что там дальше было, чем кончилось?

- Ладно, могу и своими, только учтите, будет хуже. Дальше приходит к нему еврей Ротшильд, с которым он вместе на свадьбах играл. Жалкий такой, тощий, на лице веснушки и жилки, красные и синие, как сеточка. И зовет его играть на свадьбе. А Яков заболевает, практически уже заболел. Ротшильд вдруг ему ужасно противен, Яков бросился на него с кулаками. А тот испугался, побежал... За ним мальчишки... а следом еще погнались собаки, лают, одна его укусила, Ротшильд жалобно так закричал... Так и слышу этот крик, там про него сказано: "болезненный"...

- Про Ротшильда неинтересно, - сказала Полина Ивановна. - С Яковом дальше что?

- Ну, идет он по городу куда глаза глядят и вдруг пришел на реку. Тут опять всякие рассуждения про убытки, я их пропущу. И вот... Постойте, я лучше вам это место по книге прочитаю, тут нельзя своими словами, тут каждое слово - жемчужина...

- Не надо, - взмолилась Полина Ивановна. - Вашими словами я еще могу вынести, а его - нет. Реву, как корова ненормальная.

- Ничего, тут совсем немного: "А вот широкая старая верба с громадным дуплом, а на ней вороньи гнезда... И вдруг в памяти Якова, как живой, вырос младенчик с белокурыми волосами и верба, про которую говорила Марфа... Да, это и есть та самая верба - зеленая, тихая, грустная... Как она постарела, бедная!"

Тут Полина Ивановна и в самом деле заревела - громко, с икотой, с подвывом. Рита даже испугалась:

- Успокойтесь, Полина Ивановна, воды выпейте!

Полина Ивановна не пила, отталкивала стакан, трясла головой и сквозь икоту все повторяла какое-то слово. "Младенчик", - услышала Рита.

- Полина Ивановна, милая, перестаньте, нельзя же так!

- А вы чего хотели? Я же вас предупреждала!

Чуть-чуть успокоившись, она сказала с досадой:

- И слова-то какие подобрал ядовитые: "младенчик" Сказал бы по-простому "ребенок", а то "младенчик". А мне переживать. Нет уж, Рита Петровна, как хотите, а больше я его словами слушать не буду. Вы своими словами, да покороче: чем кончилось?

- Кончилось тем, что Яков Бронза заболел и умер. А свою скрипку завещал Ротшильду.

- Это почему?

- Потому, что зря его обидел. Здесь как про это написано: "Он недоумевал..."

- Хватит, - решительно заявила Полина Ивановна, - больше не позволю. Поиграли на моих нервах. Я от его слов вся слезами изошла. И за что только им, писателям, деньги платят?

И опять заплакала. Рита заодно тоже пролила слезу.

Отплакалась, помолчали.

- Простите, что я вас расстроила. Я не ожидала такой реакции.

- Да уж что там. Только другой раз не надо. Уши закрою и слушать не стану.

- Может, еще кофейку?

- Давайте. Для укрепления нервов.

Налили еще по чашечке.

- А знаете, что я надумала, Рита Петровна? - неожиданно мягко сказала Полина. - Сведу-ка я сегодня своего Николая Иваныча в кино! Тоже жизнь у него не очень веселая. Шугаю я его да шпыняю - только и радости. Пойдем в кино, билет - пятьдесят копеек, на двоих - рубль. Что мне, рубля жалко?

Рита возликовала:

- Как вы хорошо придумали! Именно в кино!

- Свожу, честное слово.

Полина Ивановна допила кофе, вышла в прихожую, повязалась платком, взглянула на себя в зеркало, усмехнулась одним уголком рта, сказала: "Младенчик..." - и ушла.

Оставшись одна, Рита много думала о воспитательном значении великой русской литературы. А некоторые его недооценивают, из года в год сокращают часы! И еще она думала, что на уроках меньше надо говорить "своими словами", а больше "его словами", чтобы слушали и плакали...

Через неделю опять зашла Полина Ивановна, как всегда, спокойная, твердая. Мельница не хотела молоть, но Рита стукнула ее кулаком по крышке - замолола. "Технику вообще полезно встряхнуть, - подумала Рита, - что-то там перемещается и вдруг встает на место. Так и человека иногда полезно встряхнуть".

Но Полина Ивановна о своей давешней встряске не вспоминала. Мирно пила кофе.

- Ну, как, свели вы тогда Николая Ивановича в кино? - не удержалась, спросила Рита.

- Нет, - ответила Полина Ивановна. - Не успели мы с ним в кино. Начали про вас разговаривать и считать. Сколько вы получаете и сколько тратите. Сколько на сигареты, сколько на кофе, да на прачечную, да на книжки... На счетах прикидывали... Так до вечера и просчитали.

1980