На следующий день объявился Сторти, с несколько помятой после бессонной ночи и обильных возлияний физиономией, но беспредельно довольный собой. Он подмигнул шумно приветствовавшей его команде и поспешно проследовал в кабинет тренера, как гонец, обязанный в первую очередь ознакомить всех с экстренным приказом главнокомандующего. Спустя десять минут он вышел оттуда с гордо поднятой головой, будто только что был награжден орденом. Дружно насевшим на него игрокам наставник заявил, что не имеет права разглашать результаты своей миссии. Однако из его прозрачных намеков через пять минут все поняли, что Сторти удалось заручиться твердым обещанием университетских общин филов и истов помогать аграм. Эта весть необычайно воодушевила команду; Голем, расчувствовавшись, даже сжал Рома в железных своих объятиях и шепнул на ухо, что, если завтра маты будут повержены, он согласится не считать их сволочами.

И вот день настал. Под рев трибун две команды выкатились на поле и заняли места друг против друга. В своих цветастых пушистых костюмах мотокеглисты выглядели на редкость импозантно. Трибуны были заполнены до отказа — здесь присутствовали едва ли не все студенты Университета и, разумеется, родители игроков. В почетной ложе восседали ректор и прочее начальство. Девушки сияли улыбками и яркими туалетами, у многих в руках были букетики фиалок.

Игра началась в быстром темпе. Уже на первых секундах отличился Голем. Подхватив удачно выстреленный болельщиком мяч, он резкими поворотами своего мощного туловища разбросал соперников, на предельной скорости пролетел сквозь всю площадку, в последний момент ловко увернулся от защитника и точным броском выбил без остатка кегельную фигуру. Этот подвиг вызвал шквал аплодисментов, какая-то девица, под стать Голему по габаритам, кинула ему цветы. Гигант поднял их, подъехал к барьеру и послал даме своего сердца воздушный поцелуй. Пока он любезничал, ведущий игрок матов, которого Голем должен был опекать, спокойненько перехватил пару мячей, прорвался к воротам агров и вывел свою команду вперед.

— Так всегда с этим самовлюбленным оболтусом! — выругался тренер и принялся неистово грозить Голему кулаком. Когда тот наконец обернулся и увидел, что происходит, он с такой яростью рванул с места, что потерял равновесие и под хохот зрителей катился чуть ли не до противоположного барьера.

Игра шла с переменным успехом, но мастерство матов начало сказываться. Их команда напоминала великолепный механизм, в котором все слажено и выверено до мелочей. Особенно искусны они были в передаче мяча своим товарищам, занимавшим более выгодное положение для броска, да и били по кеглям куда точнее. Был ли этот глазомер следствием неустанных упражнений или происходил от врожденной склонности к точному расчету — оставалось загадкой. Во всяком случае, к концу второго тайма их преимущество стало подавляющим.

Правда, рассвирепевший Голем чуть было не переломил ход борьбы. Окончательно махнув рукой на правила, он начал таранить соперников, нагнал на них страху и, воспользовавшись замешательством в их рядах, почти сравнял счет. Но кончилось это плачевно: после двух строгих предупреждений эдил удалил его с поля.

— Что ж, — со вздохом сказал тренер, — выходи, Ром, попытай счастья.

Прозвучало это так, как если б он сказал: «Иди, больше некому». Напутствуемый столь пренебрежительным образом. Ром выкатил на площадку в отвратительном настроении и вяло включился в игру.

Вдобавок судьба уготовила ему странное испытание. Подхватив мяч, Ром прибавил скорость и понесся к воротам матов, но путь ему преградил рослый и быстрый полузащитник вражеской команды. Ром попытался обойти его, тот разгадал маневр, и они сошлись. Оставалось вступить в силовую борьбу, он напряг мускулы и вдруг узнал в своем сопернике Тибора. «Ее брат!» — пронеслось в голове Рома. «Ну и что, не отдавать же ему мяч», — возразил он сам себе с раздражением. «Ее брат!» — повторил первый голос. «Наглый, самоуверенный мат!» — ответил второй. «Ее брат!» — «Вон он как усмехается, убежден, что возьмет верх!» — «Ее брат!!»…

Этот внутренний спор, длившийся долю секунды, парализовал его волю. Тибор вырвал у него мяч и, насмехаясь над тем, что он почел за испуг соперника, нарочито не спеша покатил вышибать кегли. На трибунах раздался свист: зрители не прощали трусости.

Кровь бросилась Рому в лицо. Горя от стыда, он круто развернулся и кинулся вдогонку, выжимая из мотоконьков всю прыть, на какую они были способны. Настигнув ничего не подозревавшего и уже забывшего о нем Тибора, он схватил его за плечи, развернул к себе лицом, вырвал мяч и напоследок сильно толкнул корпусом. Застигнутый врасплох, тот не удержался на ногах, перекатился несколько раз по бетону, с шумом ударился о барьер и остался лежать недвижимым. К нему заспешили врачи. Однако правила нарушены не были и эдил не остановил игру. Ром без препятствий добрался до цели и выбил свою первую фигуру.

Ему не рукоплескали. Как бывает в таких случаях, публика сочувствовала потерпевшему, который к тому же мужественно шел грудью на грудь, а был повержен нападением из-за спины.

Понурив голову, почти отказавшись от участия в игре, Ром медленно катил вдоль барьера. Случилось так, что хуже невозможно придумать. Он оскорбил Улу, изувечил ее брата, и все из-за каких-то треклятых кеглей. Вдобавок теперь его будут считать трусом.

До конца игры оставалось две минуты. Зрители начали подниматься с мест.

Неожиданно на весь стадион прозвенел девичий голос:

— Держи, Ром!

Он поднял голову и прямо над собой увидел Улу. Она вспрыгнула на сиденье, обеими руками указывая ему на летящий в воздухе мяч. Ром почувствовал, что у него вырастают крылья. В невероятном прыжке он достал мяч, ухитрился приземлиться на коньки и стремительно помчался вперед, делая зигзаги, чтобы уйти от преследователей. Его бросок решил исход матча.

Радостные, окружили Рома товарищи, Сторти тискал его в объятиях, Голем с десяток раз подбросил в воздух, даже суровый тренер ласково потрепал по затылку. Им торжественно вручили хрустальный кубок, а затем Рому, как поставившему победную точку, команда доверила право исполнить древний обряд: избрать королеву стадиона. Не сомневаясь, что эта честь выпадет на долю одной из них, юные агрянки начали прихорашиваться.

Медленно двигался Ром вдоль барьера с венком из живых цветов в руках, вглядываясь в лица зрительниц. Вот он, ко всеобщему удивлению, миновал сектор, занятый аграми; там зашептались: может быть, не успел сделать выбор и пойдет на второй круг? Нет. Уверенно подкатив к одному из следующих секторов, он снял коньки, перепрыгивая через ступеньки, поднялся к месту, где сидела Ула, остановился перед ней и произнес традиционную формулу:

— Объявляю тебя, Ула Капулетти, королевой этого стадиона до следующих университетских игр!

Среди матов и агров царило смятение. Зрители из других кланов, не разобравшиеся в происходящем, бурно приветствовали новую королеву. Зазвучал гимн.

Стоя навытяжку, ректор схватился рукой за грудь.

— Что с тобой, дорогой? — спросила его жена. — Не принимай близко к сердцу эти дурацкие мотокегли.

— Да понимаешь ли ты, что случилось! — возразил он трагическим тоном. — Впервые за пятьсот лет победитель избрал королевой девушку из чужого клана!