Как я, покрытых серебром.

Кого бы ты ни взял женой,

Я — портрет навеки твой.

В путь! Покончено с тобой".

Тем глупее я кажусь,

Чем здесь дольше нахожусь.

Пришел с дурацкой головой, —

Две их уношу с собой.

Милая, прости… Молчу:

Свой обет сдержать хочу.

(Уходит.)

Моль налетела на свечу…

О мудрые глупцы! Коль выбирают,

То разум свой из-за ума теряют.

В пословице недаром говорится:

«Все от судьбы — жениться ль, удавиться ль».

Идем; задерни занавес, Нерисса.

Входит слуга.

Синьора где?

Здесь. Что тебе, синьор?

Синьора, к вашим воротам подъехал

Венецианец молодой с известьем,

Что вслед прибудет господин его,

Который шлет вещественный привет:

Помимо слов учтивых и поклонов —

Богатые дары. Я не видал

Приятнее посланника любви.

Апрельский день не возвещал так нежно

Роскошнейшего лета приближенье,

Как своего владыку этот вестник.

Прошу, довольно. Я боюсь, ты скажешь,

Что он тебе сродни, — так расточаешь

По-праздничному ум на похвалы!

Пойдем, пойдем, Нерисса; жажду видеть

Посла любви, что так учтив и мил.

Дай бог любви, чтоб то Бассанио был.

Уходят.

Венеция. Улица.

Входят Саланио и Саларино.

Ну, что нового на Риальто?

Да что? По-прежнему упорно держится слух, что корабль Антонио с богатым грузом потерпел крушение в Узком проливе43. Гудвинские пески44, — кажется, так оно называется,45 — роковое место, очень опасная мель, где лежит не один остов большого корабля, если только кумушка-молва, от которой я это знаю, честная женщина и говорит правду.

Хотел бы я, чтобы в данном случае она оказалась самой отъявленной лгуньей из всех кумушек, какие когда-либо грызли имбирные конфеты или уверяли соседей, что оплакивают смерть третьего мужа. Но, видно, правда, — если говорить без всяких околичностей и ничем не преграждать ровной дороги толков, — правда, что добрый Антонио, честный Антонио… О, если бы я нашел эпитет, достойный сопровождать его имя!…

Довольно; поставь точку!

А? Что ты говоришь? Ну, словом, конец тот, что Антонио потерял корабль.

Хотел бы я, чтобы это было концом его потерь!

Дай скорей сказать «аминь», чтобы дьявол не помешал моей молитве; вон он сам идет во образе жида.

Входит Шейлок.

Что скажешь, Шейлок? Что нового в купеческом мире?

Вы же знаете, — никто не знает лучше вас, — что у меня сбежала дочь!

Совершенно верно. Я даже знаю портного, который ей делал крылышки, на которых она улетела.

А Шейлок сам знал, что птичка уже оперилась. В эту пору они все улетают от родителей — такова уж их природа.

Будь она за это проклята!

Непременно — если судьей ей будет дьявол. 46

Моя собственная плоть и кровь взбунтовалась!

Ах ты, старая падаль! Взбунтовалась в такие годы!

Я говорю: дочь моя, моя собственная плоть и кровь.

Между твоей плотью и ее больше разницы, чем между черной амброй и слоновой костью; а между вашей кровью — больше, чем между красным вином и рейнвейном. Но скажи, что ты слышал: потерял Антонио корабль на море или нет?

Вот еще моя беда! Банкрот, мот, который едва смеет нос показать на Риальто; нищий, а привык таким щеголем расхаживать по рынку! Пусть попомнит о своем векселе! Он все называл меня ростовщиком — пусть попомнит о своем векселе! Он давал деньги в долг из христианского человеколюбия — пусть попомнит о своем векселе!

Ну, я уверен, если он и просрочит, не станешь же ты требовать его мяса: на что оно годится?

Чтобы рыбу на него ловить! Пусть никто не насытится им, — оно насытит месть мою. Он меня опозорил, помешал мне заработать по крайней мере полмиллиона, насмехался над моими убытками, издевался над моими барышами, поносил мой народ, препятствовал моим делам, охлаждал моих друзей, разгорячал моих врагов; а какая у него для этого была причина? Та, что я жид. Да разве у жида нет глаз? Разве у жида нет рук, органов, членов тела, чувств, привязанностей, страстей? Разве не та же самая пища насыщает его, разве не то же оружие ранит его, разве он не подвержен тем же недугам, разве не те же лекарства исцеляют его, разве не согревают и не студят его те же лето и зима, как и христианина? Если нас уколоть — разве у нас не идет кровь? Если нас пощекотать — разве мы не смеемся? Если нас отравить — разве мы не умираем? А если нас оскорбляют — разве мы не должны мстить? Если мы во всем похожи на вас, то мы хотим походить и в этом. Если жид обидит христианина, что тому внушает его смирение? Месть! Если христианин обидит жида, каково должно быть его терпение по христианскому примеру? Тоже месть! Вы нас учите гнусности, — я ее исполню. Уж поверьте, что я превзойду своих учителей!