Вот так-то, Краб. Кто теперь ты, а кто я? Я - свободный художник и болт на все забил. А ты? Загнанный в угол хорек. Краб - ты и есть Краб. И всегда останешься Крабом. Господин Анвельт, блин.

Но все же злорадство - нет, не любит его Господь. И карает безжалостно. Покарал он и Томаса, подверг душу его испытанию искушением. И Томас этого испытания не выдержал.

Однажды утром, в середине января, месяцев через пять после черного для России 17 августа 1998 года, в студии Томаса раздался телефонный звонок. Секретарша Краба на своем изысканном эстонском сообщила господину Ребане, что его срочно хочет видеть господин Анвельт. Краб принял Томаса в своем солидном кабинете, в котором все было изощренно-изысканно, кроме самого хозяина. Он рыхлой квашней лежал в черном офисном кресле, утопив плоскую голову в квадратные плечи, посверкивал маленькими злыми глазками, как из норки. Красное крабье лицо его выражало раздражение человека, который вынужден отвлекаться от серьезной работы на сущую ерунду. При этом он словно бы удивлялся себе - тому, что все-таки отвлекается.

На этот раз не было ни дружеских объятий, ни "Джонни Уокера". Краб сразу перешел к делу:

- Бабки есть?

- Какие у меня бабки! - уклончиво ответил Томас. - Это у тебя бабки, а у меня - так, семечки.

- Сколько?

- Ну, штук несколько, может, и наскребу.

- Сколько? - повторил Краб.

- Ну, около десяти.

В заначке у Томаса было почти одиннадцать тысяч долларов, но он решил, что негоже кичиться своим богатством, скромней нужно быть, скромней.

- Мало, - заключил Краб. - Нужно сорок. Можешь достать?

Томас только руками развел:

- Где? Да и зачем?

Краб объяснил:

- Предлагают партию компьютеров. Сто штук. "Пентиумы". Потроха японские, сборка минская. Отдают по четыреста баксов за штуку. Я у тебя заберу по шестьсот. Вник? Твой навар - двадцатник чистыми.

- А твой? - спросил Томас. Он не разбирался в компьютерах, но знал, что "Пентиумы" - это какие-то новые машины и в магазинах они уходят не меньше чем по тысяче долларов.

- Мои дела, - отрезал Краб. - Только лететь в Минск нужно сегодня же. Дело горящее. Самолет через два часа. Белорусская таможня и транспорт - за их счет, фуру дадут. На нашей таможне тебя встретит мой начальник охраны. У него там все схвачено. Получишь, все проверишь, привезешь, сдашь мне. Расчет налом. Ты платишь им, я тебе.

- Почему бы тебе самому не взять компьютеры и не получить весь навар? поинтересовался Томас. Краб отмахнулся:

- Только и дел у меня, что этой мелочевкой заниматься.

- Однако же занимаешься.

- Недоделанный ты, Фитиль. Полжизни прожил, а самого главного так и не понял. От бабок нельзя отказываться. Ни от каких. Один раз откажешься, а потом они от тебя откажутся. Шанс я тебе даю. Не хочешь - найду кому предложить.

При этом он продолжал смотреть на Томаса выжидающе и словно бы с каким-то любопытством, как смотрят на хорошо знакомого человека, в котором вдруг выявилось что-то новое, ранее неизвестное, странное.

Томас не обратил внимания на его взгляд. Он обдумывал замечание Краба о том, что от бабок нельзя отказываться. Вообще-то он и сам никогда от них не отказывался, но мысль показалась ему глубокой и не лишенной философского содержания.

- Думай быстрей, время! - напомнил Краб.

- Но... Нет у меня тридцати штук. И взять негде. Десять найду. Все.

- Черт с тобой, - решился Краб. - Так и быть, дам тебе тридцатник. Под твою хату. На три дня. Под десять процентов. За три дня управишься.

- Залог оформлять - дело небыстрое, - заметил Томас.

- Напишешь расписку. Нет времени. Рожай, рожай! - раздраженно поторопил Краб.

Томасу бы внимательно посмотреть на Краба, попытаться понять, отчего это он так раздражается и даже злобится на старого приятеля, которому делает доброе дело. Но в голове у Томаса плясали цифры.

Навар - двадцать штук. Минус десять процентов от тридцати штук - три. Чистых - семнадцать тысяч баксов. На них машину можно сменить, прибарахлиться, обновить мебель в студии. Можно даже купить небольшой каютный катерок и катать на нем по живописному Финскому заливу дам. Западных - для дела, своих - для удовольствия. На семнадцать тысяч можно много чего сделать. А можно и ничего не делать, просто два-три года безбедно жить.

И Томас решился:

- Согласен.

Он очень опасался везти при себе сорок тысяч долларов наличными, но все обошлось. До аэропорта его проводил охранник Краба, в Минске встретили и сразу повезли на завод. Но Томас попросил тормознуть у попавшего ему на глаза компьютерного салона, нанял за двести баксов инженера, и тот протестировал все сто аппаратов. И только когда он сказал, что все в порядке и машины классные, Томас расплатился и лично проследил за погрузкой коробок в фуру. Он сам помогал укладывать компьютеры так, чтобы их не растрясло, и от усердия даже порвал хороший финский плащ о здоровенный крюк, для какой-то надобности вбитый внутри кузова фуры.

На белорусской таможне все прошло гладко и быстро, а на эстонской, в Валге, произошла задержка. Пока с начальником охраны Краба Лембитом Сымером, невысоким крепким эстонцем с холодными рыбьими глазами, бывшим офицером полиции, ждали нужного человека, Томас то и дело выскакивал на лестницу покурить, а на самом деле смотрел, на месте ли фура. Фура стояла на месте, а водитель, здоровенный неразговорчивый белорус, лениво прохаживался вокруг нее, пинал скаты - не для проверки, а от нечего делать. Когда нужный человек наконец появился, еще часа полтора бегали по кабинетам. Закончив, Томас первым делом открыл замки и заглянул в фуру. Все коробки были на месте. Томас успокоился.

Сымер вернулся в Таллин на своем "опеле", а Томас продолжил путь в просторной кабине КамАЗа. Дорога очень располагала к тому, чтобы засадить граммов двести и заполировать пивом "Хайнекен". Или "Баварией". Или крепким "Магнумом". Или тоже крепким "Белым медведем". "Туборгом" тоже можно. Или темной "Балтикой" номер шесть. А еще можно "Хольстеном", "Факси" и пльзеньским. В конце концов, можно даже местным "Саку хеле", почему нет? Это было бы даже патриотично.

Но Томас сдержался. И в конце пути, уже в виду Таллина с его шпилями, куполами, ажурными арками мостов и иглой телецентра над милым каждому эстонцу ломаным контуром красных крыш, даже почувствовал гордость оттого, что все же не выпил, что вел себя как серьезный бизнесмен, который никогда не путает дело с удовольствием.