Феликс Дзержинский войдет в историю как образец революционера-большевика, на героических делах которого будут учиться нынешнее и будущее поколения. Это была фигура, словно вытесанная из цельного куска гранита. Самые славные традиции революционного движения в Польше и самое ценное в русской революции объединились в этом большевистском монолите, гармонически слились в его характере, отличавшемся удивительной разносторонностью. В нем сочеталась безумная храбрость с необыкновенной осторожностью, стальная воля с утонченной впечатлительностью.

Дзержинский обладал пламенной верой в победу пролетарской революции. Эта вера сопутствовала ему всюду: в партийном подполье Варшавы, Лодзи и Домбровского угольного бассейна, в тюремных застенках и в далекой сибирской тайге, в боях Великого Октября и на фронтах гражданской войны, наконец, на невероятно трудном участке социалистического строительства. Эта вера породила в нем энтузиазм, заражавший других и преодолевавший любые препятствия и трудности.

Он с одинаковой страстностью выступал когда-то на партийных кружках и рабочих массовках в Польше, выстукивал длинные беседы в камерах X павильона Варшавской цитадели, организовывал коммуну в орловской тюрьме, учил заключенных читать и писать, мыл тюремные полы, а потом, после революции, освободившей его с каторги, выполнял самые ответственные задания большевистской партии и Советского правительства.

Но этот огненный энтузиазм всегда сочетался с подсчетом практических возможностей, с математически точной выкладкой цифр.

Смелость Дзержинского вызывала изумление. Ярким примером этого был дерзкий побег из Сибири в 1902 году. Царская охранка назвала Феликса Эдмундовича в публикациях о розыске «нахальным человеком». Он бежал по пути следования в ссылку из-под «явного», как гласила жандармская характеристика, «политического надзора».

Своей смелостью и мужеством Юзеф заставлял даже самых ярых врагов склонять перед ним голову. Помню один из таких случаев. Было это в 1914 году, вскоре после начала империалистической войны. Я сидел тогда в знаменитом X павильоне. В тюрьму я попал через год после ареста Юзефа, который в Варшавской цитадели считался почти постоянным жильцом.

Царские власти распорядились перевезти политических заключенных из Варшавы в Орел. Я оказался в одном вагоне с Дзержинским. Нам было весело, хотя и голодно: нас отправили так внезапно, что семьи не успели доставить заключенным продукты на дорогу. На всех станциях по пути мы пели революционные песни. В наказание нас лишили и тюремной пищи. Голод все больше и больше давал себя чувствовать. Наступил такой момент, когда его не могла уже заглушить и боевая песня. Некоторые товарищи начали терять сознание от истощения.

Все наши требования конвойные оставляли без ответа. Мы слышали, как начальник конвоя говорил, что черт его знает, для чего эти церемонии, что, собственно, следовало бы нас расстрелять на месте и что мы можем подыхать с голоду.

Тогда Юзеф категорически потребовал, чтобы начальник явился к нам.

Он пришел вечером на третий день. В ответ на требования Юзефа начальник конвоя заявил: никаких поблажек не будет, а если заключенные осмелятся протестовать, то он прикажет стрелять в них как в «бунтовщиков». Возмущейный до глубины души, Юзеф резким движением разорвал ворот рубашки и, обнажив грудь, крикнул:

– Стреляйте, если хотите быть палачами, но мы от своих требований не отступим. Мы ваших угроз не боимся.

В его словах была такая внутренняя сила, что начальник буквально окаменел. Лица окружавших его стражников и солдат отражали большое беспокойство. Наступила длительная минута гробового молчания. Все заключенные тесно сплотились около высокой, напряженной, как натянутая струна, фигуры Юзефа. Глаза начальника скрестились со сверкающими гневными молниями глазами Дзержинского. Это был бескровный поединок. Начальник конвоя не выдержал, отвернулся и ушел из вагона. Не прошло и часа, как мы получили хлеб, селедку и махорку. Настроение сразу поднялось, нами овладела радость одержанной победы.

Через пять дней мы прибыли в орловскую тюрьму.

Это были очень тяжелые времена. Отрезанные от своих родных мест, заключенные длительное время не получали никакой помощи. В тюрьме же нас держали впроголодь. Почти каждую неделю смерть уносила кого-нибудь из наших рядов. Настроение было не из веселых. Но Дзержинский не пал духом. Он стойко занимался хозяйством камеры, насчитывавшей 70 жильцов. Устраивая внутреннюю жизнь коммуны, ложился последним и вставал первым. Как мать, заботливо ухаживал он за больными. Делился последним куском хлеба.

Организовывал защиту наших «тюремных прав» от посягательств администрации. Нас хотели заставить встречать начальника тюрьмы коллективным приветствием: «Здравия желаем, ваше благородие». Мы решили всеми силами воспротивиться этому издевательству. Была объявлена голодовка. В наказание нас лишили соломенных тюфяков. Мы спали на голых досках и каменном полу. Однако не уступили.

Тогда начальник тюрьмы прибег к последнему средству. Зная, какой популярностью пользуется Дзержинский, он распорядился заковать Юзефа в кандалы. Когда мы запротестовали, он заявил, что готов расковать нашего товарища при условии, что мы согласимся на указанную позорную форму приветствия. Однако Юзеф первый выступил против любых уступок тюремщикам.

– Мои кандалы должны стать для вас стимулом к дальнейшей борьбе, – заявил он товарищам.

Дзержинский был подлинным большевиком. Как один из вождей СДКПиЛ, он воплощал все то, что в ней было большевистского: ее революционный размах и многолетнюю борьбу с национализмом и оппортунизмом в рабочем движении Польши. Он был воплощением самых лучших традиций этой партии.

В орловской тюрьме Юзеф вел неустанную борьбу с бундовцами и меньшевиками, которыми руководил известный оппортунист Медем.

Сразу же по выходе из тюрьмы Дзержинский включился в деятельность московской организации большевиков. А за ним пошли все те товарищи-поляки, кто видел в нем свое знамя, своего вождя. Он всегда был звеном, связующим революционное движение в Польше с русской революцией. Такую роль он играл с момента возникновения СДКПиЛ и до самой своей смерти. Таким он шел и в Польшу в 1920 году под знаменем Красной Армии, отражавшей захватническое нашествие войск Пилсудского. С мыслью о рабоче-крестьянской Польше Дзержинский призывал коммунистов-поляков изучать опыт русской ревслюции. Он всегда интересовался делами КПП. В письме рабочим Дов-быша он писал, что «для Польши, для ее судеб является решающим дело союза рабочего с крестьянином под руководством коммунистической партии». И, ставя перед КПП задачу защиты независимости Польши, продаваемой польской буржуазией иностранному капиталу, Дзержинский в то же время подчеркивал, что «если делу свободы и независимости Польши может в будущем угрожать опасность, то не со стороны рабоче-крестьянского государства, которое в своей Конституции воплотило принципы свободы и братства народов»10