…Из ссылки и каторги «всегда бежал».

Имепно так, бежал, причем рискуя смертельно, чтобы продолжить борьбу. Об одном из этих побегов – вместе с эсером Сладкопевцевым – он потом напишет рассказ, высоко оцененный Максимом Горьким.

Вот как это было: Сладкопевцев хотел было передвинуться ближе к Дзержинскому, но в это мгновение ватную тишину тумана разорвало грохотом, треском, леденящим холодом – лодка налетела на сук, торчавший из воды. Дзержинский оказался в быстрине, пальто стало вмиг тяжелым; он ухватился за ветку, но она хрустко сломалась, оставшись в зажатом кулаке, и, собрав последние силы, Дзержинский выпрыгнул из быстрины и ухватил второй сук, и все это происходило в считанные доли секунды; и тумана уже не было, он оказался неким рубежом жизни и смерти, и вторая ветка хрустнула в его мокрой руке. Он ощутил сначала сладкую прелесть студеной чистейшей воды, а потом понял, что вода эта, поначалу казавшаяся прозрачной, и есть мрак, могила, погибель…

Сладкопевцев, каким-то чудом выброшенный на камни, ухватил Дзержинского за воротник пальто, когда тот, взмахнув руками, исчез в дымной темноте воды, потащил к себе, оскользнулся, но удержался все же, не упал и, застонав от напряжения, поднял товарища к дереву, торчавшему страшно, как чудовище на врубелевской иллюстрации. Дзержинский обхватил мокрый ствол руками; сделал два быстрых рывка, как в гимназическом, далеком уже детстве, ощутил под ногами не пустоту, а камень, упал на берег рядом со Сладкопевцевым и зашелся кашлем, а потом ощутил теплоту во рту: тоненько, из самой далекой его глубины пошла кровь, ярко-красная, легочная…

Здоровья не было. Была самоподдерживающая воля. Вот что вспоминает один из деятелей литовской социал-демократии конца XIX века Андрей Гульбинович: «Яцек (один из псевдонимов Дзержинского в годы революционной работы в Вильно и Ковно. – Ю. С.) был моложе меня на три года… Как-то мы шли вместе ночью и разговаривали, Я ему говорю:

– Почему ты так не бережешь себя, так растрачиваешь свои силы? Нужно немного поберечь себя, иначе потеряешь здоровье.

– Чего уж там, – отвечает, – здоровье мое никудышное. Врачи сказали, что у меня хронический бронхит и порок сердца, что жить мне осталось не больше семи лет.

Вот и нужно эти семь лет как следует, полностью использовать для рабочего дела.

Я похолодел от этих слов. Я очень любил его…» Огонь не только разрушает, но и закаливает. Металл, в частности. Внутренний огонь, огонь революции поддерживал Дзержинского всю жизнь. Вплоть до 20 июля 1926 года.

Вернемся к воспоминаниям Софьи Сигизмундовны. «Но и здесь (на кремлевской квартире. – Ю. С.) его не было. Я позвонила в ОГПУ секретарю Феликса В. Герсону и узнала от него, что у Феликса был тяжелый приступ грудной жабы и что он лежит еще в одной из комнат Большого Кремлевского дворца. Не успела я закончить разговор с Герсоном, как открылась дверь в нашу квартиру и в столовую, в которой я в углу у окна говорила по телефону, вошел Феликс, а в нескольких шагах за ним сопровождавшие его… Я быстро положила трубку телефона и пошла навстречу Феликсу. Он крепко пожал мне руку и, не произнося ни слова, через столовую направился в прилегающую к ней спальню. Я побежала за ним, чтобы опередить его и приготовить ему постель, но он остановил меня обычными для него словами: «Я сам». Не желая его раздражать, я остановилась и стала здороваться с сопровождавшими его товарищами. В этот момент Феликс нагнулся над своей кроватью, и тут же послышался необычный звук: Феликс упал без сознания на пол между двумя кроватями».

Ему не было еще и сорока девяти…

Он многое не успел сделать. Но главное – успел. Этим главным – в условиях той поры – была его речь на пленуме.

19 июля 1926 года началось рассмотрение вопроса «О хлебозаготовительной кампании». Докладчиком был Каменев. Содокладчиком – еще один из лидеров оппозиции, заместитель Дзержинского по ВСНХ – Пятаков. Они предлагали повысить розничные цены на изделия промышленности, что, бесспорно, не могло не ударить по крестьянам.

После выступления Пятакова, говорившего от имени Высшего совета народного хозяйства, Дзержинский не мог, не имел права молчать. Опубликованная во втором томе его избранных произведений речь занимает 11 страниц. Примерно полчаса звучания. За это время оппозиционеры перебивают его, бросают реплики, вступают в пререкания, не дают говорить. И тогда Дзержинский произносит слова, в иной обстановке для него невозможные:

– А вы знаете отлично, моя «ила заключается в чем? Я не щажу себя никогда. {Голоса с мест: «Правильно!») И потому вы здесь все меня любите, потому что вы мне верите. Я никогда не кривлю своей душой; если я вижу, что у нас непорядки, я со всей силой обрушиваюсь иа них.

Именно в этот момент Дзержинский прикладывает обе руки к сердцу; это не изысканный жест опытного оратора – немилосердно теснит грудь…

Человек, который всю жизнь берег единство партии как зеницу ока, человек, которому принадлежат слова: «Перед товарищами не капитулируют, перед товарищами признают свои ошибки», человек, для которого не было ничего дороже революции, – и во имя этой революции он согласился делать, по выражению Б. Шмераля, «самую тяжелую, самую черную и вместе с тем самую чистую работу» – этот человек последний бой дал противникам единства, искренне веря, что логика развития обязана стать выше личных амбиций тех, кто противостоял большинству.

Этот сборник воспоминаний о Дзержинском выходит к 110-й годовщине со дня его рождения. С того дня, как не стало Феликса Эдмундовнча, прошло свыше 60 лет. Казалось бы, годы безвозвратно уходят в прошлое, и реальности нашей жизни далеки и резко отличны от тех лет. Но отчего-то душа наша, то светлое в ней, во имя чего и была совершена революция, стремится как можно ближе подойти к ленинской гвардии и к таким ее славным представителям, как Дзержинский. Приблизиться, чтобы познать до самых глубин суть их, смысл их жизни. И происходит это потому, что в людях, подобных Дзержинскому, в их жизни и смерти, в мыслях и поступках сконцентрировано все лучшее, что нашло свое выражение в Октябрьской революции.

Робеспьер революции, председатель ВЧК, Феликс Эдмундович больше всего заботился о том, чтобы у чекиста были горячее сердце, холодная голова и чистые руки. Вячеслав Рудольфович Менжинский, автор воспоминаний, вошедших во вторую главу книги, писал: «Организатор ВЧК, в первое бурное время, когда не было ни опыта… ни людей, сам ходивший на обыски и аресты, лично изучавший все детали чекистского дела, столь трудного для старого революционера довоенной выделки, сросшийся с ЧК, которая стала его воплощением, Дзержинский был самым строгим критиком своего детища».

Известно, что «красный террор» был объявлен только после того, как в Петрограде эсеры убили близкого друга и соратника Дзержинского, председателя Петроградской ЧК Урицкого, а в Москве тяжело ранили Владимира Ильича. До того – под честное слово прекратить борьбу против Советской власти – были отпущены из Петропавловской крепости царские генералы; они не сдержали своего слова. До того были выпущены за границу графиня Панина, черносотенец Пуришкевич, через неделю примкнувший к белой гвардии на Дону. Чрезмерность доверия, рыцарства или веры в благоразумие политического противника? Видимо, все вкупе.

Примечательно, однако, что даже враги революции отзывались о Дзержинском в высокой степени уважительно.

Нарком путей сообщения, председатель ВСНХ – странные назначения? Нет! Они логичны и абсолютно оправданы – на эти посты назначается человек, который обладает двумя крайне важными качествами – умением учиться и страстным желанием крепить новое общество. Не случайно ныне так возрос интерес к этим сторонам деятельности Дзержинского.

В недавно вышедшей книге известного отечественного экономиста и публициста Отто Лациса «Искусство сложения» напечатан очерк «История из жизни строителя». Он посвящен Дзержинскому-хозяйственнику. Автор начинает свой очерк следующими словами: «Кто не читал, не смотрел, фильмов о Дзержинском-чекисте, о Дзержинском-революционере! А кто читал о Дзержпнском-хозяйственнике?» Сравнимы ли по драматизму сюжеты из жизни председателя ВЧК с сюжетами из жизни председателя ВСНХ? Таким вопросом задается О. Лацис и совершенно справедливо отвечает: «Он всегда оставался человеком страстным, всегда оставался революционером, всегда искал истину. Да и к тому же экономика в любые времена умеет быть не менее драматичной, чем, скажем, ловля шпионов, а экономика тех лет была особенно драматична».