Молодые супруги приехали взволнованные и очень смущённые. Привезли Мише большую коробку конфет и долго-долго тараторили: мы, мол, не могли приезжать, у нас, мол, отпуск кончился, мы, мол, так много работаем…

– Бывает, – сказал доктор Южин и выписал Дарлинга домой. Он хорошо знал, что у таких хозяев здоровая собака как сыр в масле катается, а вот больная-то она вроде бы сразу перестаёт быть нужной. Есть люди, которые идут навстречу только радостям, а от печалей бегут в кусты…

После Дарлинга выходил Миша и огромного сенбернара Матроса, у которого хозяйка, актриса, уехала на гастроли, и полосатую боксёршу Патти, к которой ходила восьмилетняя девочка и, ясно же, ничего не могла делать как надо.

– Мишка, подсоби! – кивал ему зоотехник, которому не справиться было даже при хозяине с каким-нибудь зубастым лохмачом, не желающим терпеть уколов.

Собаки не кусали Мишу, и доктор говорил:

– Бывает. Руки у тебя спокойные. Больному спокойствие полезно.

А чёрная собака Динка спала уже десять дней, и Миша даже иногда забывал о ней, заверченный водоворотом необыкновенной своей работы.

Но вот явился однажды в больницу Мишин отец.

– Что это ты, доктор, сына моего на аркане держишь? – хмуро сказал он. – Не можешь собаку вылечить, так усыпи. И освободи мне парня! Ему на лето в школе работа дадена, а он по сей день не принимался.

На следующий день Миша не пришёл в больницу.

– Бывает, – меланхолично произнёс доктор. – Не пустили, значит…

Он снова долго глядел в окно, в длинную перспективу вечерней улицы, словно бы кого-то ожидая, без кого уже как-то и не обойтись…

А потом он принёс кисть и густо выкрасил старую стремянку в весёлый, ярко-алый цвет. И, пока красил, всё думал, думал о чём-то своём – немолодом и мудром.

В полдень следующего дня Миша всё-таки пришёл к своей Динке, но клетка её была пуста. Бурей пролетел он по отделению, по коридору – двери визжали, лязгали на его пути. Он задел плечом свежевыкрашенную стремянку, и она грохнулась на пол, оставив на Мишиной куртке длинный алый след, словно свежую рану.

– Где Динка? – задыхаясь, крикнул он доктору Южину. – Усыпили?

– Ты тут обожди, парень, – отозвался доктор, не подымая глаз от карточек историй болезни. А потом не торопясь взял телефонную трубку, что-то кому-то сказал…

Миша не слушал. Он сидел, уставясь в стеклянный шкафчик с хирургическими инструментами. В зеркале стёкол и в блескучем металле ножей и пинцетов отражалось его лицо, такое бледное, что веснушки на нём резко выделялись, словно крошки чёрного хлеба на скатерти…

«Усыпили Динку, – колотилось в мозгу. – Усыпили, а может быть, она бы и выжила…»

Сколько времени он сидел так – неизвестно. Время для него перестало существовать. И время, и больница, и большие тенистые деревья в саду.

Он не услышал, как открылась дверь кабинета, и вздрогнул, когда доктор тронул его за плечо.

– На вот тебе Динку. Не горюй!..

Прямо перед Мишей выросла фигура знакомой санитарки. На поводке у неё была собака. Только совсем не Динка. И вовсе даже не похожая. Шотландская овчарка. Глаза сияющие, янтарные, а хвост как у чёрно-бурой лисы. Великолепное, редкой красоты животное глядело на Мишу с любопытством и доброжелательством.

– Это… кто? – выдохнул Миша.

– Это – для тебя, – ответил доктор. – Её привели сюда усыпить. Хозяин уехал из Ленинграда. Чумой она у тебя не заболеет. Раньше уже переболела. А твою усыпить пришлось. Не жилица она была на белом свете. Я это давно видел. Зови эту Динкой, если хочешь. Я сам не знаю, как её прежде звали.

Доктор передал Мише поводок и вышел из кабинета.

– Такую душу, парень, как у нашего доктора, ещё поискать надо, – заговорила санитарка. – Он же специально твою Динку на снотворном держал, жизнь ей тянул, чтобы ты надежды не терял, пока он тебе другую собаку подберёт. Понял? Такую хоть сейчас на выставку – медаль обеспечена. Ну, да ты и заслужил! Сколько собак выходил, молодчина ты мой сердешный…

Всё ещё молча Миша потянул за поводок. Чудо с янтарными глазами приблизилось и положило ему на колени свою длинную аристократическую морду.